Варианты Морозова. Стеклянная стена

Устинов кончил говорить, глядел на жену, а слушал то, что шептала ему на ухо Лина Титова. «Ты так ополчился на карьеру, как будто в ней все твои личные беды», — с усмешкой в пахнущем духами голосе произнесла она.

Викторова встала, принялась объяснять, что Устинов не хотел назвать всех собравшихся карьеристами; что в его излишне горячем противопоставлении семьи и работы — полемический прием.

— Не работы, а карьеры, — поправил он. — Это не одно и то же.

— Как Николаев? — спросила Титова.

— Нормально.

— Вы с ним поссорились?

— Зачем ссориться? Он поглощен своими делами, тебе это лучше знать.

Викторова объявила выступление Титовой, и Лина успела сказать Устинову лишь одно слово:

— Нехорошо.

Ее «нехорошо» можно было истолковать, например, так: «Нехорошо не оправдывать надежд Николаева» или «Нехорошо осуждать его». А то, что он осуждал, Титова наверняка ощутила, все-таки у нее была интуиция одинокой женщины.

Поздним вечером Устиновы ужинали у Ирмы и Алексея, и Михаил вспомнил роман Николаева и Титовой.

— Упаси тебя бог вмешиваться! — попросила Валентина.

— Ты же сам за «открытый» брак, — добавила Ирма. — Семью разрушать незачем, но жить надо только с любимым.

— Ну намешала! — усмехнулся Устинов и стал объяснять правильно.

— Если я влюблюсь, меня не удержишь никакими теориями, — сказала Ирма и поглядела на мужа.

— Насильно держать не буду, — улыбнулся Алексей, но в его улыбке было выражение неловкости и просьбы об этом больше не говорить.

Впервые Устинов видел, как жена при муже всерьез рассуждает, что, возможно, заведет любовника. И рассуждает, опираясь на его, устиновские, мысли.

— Оставь, Ирма! — сказал он. — Такие разговоры мне неприятны.

— Да она просто болтает, — примирительно вымолвил Алексей и стал предлагать выпить.

— Кому не нравится, может не слушать! — ответила Ирма.

— У них в роду все упрямые, — заметил Алексей. — Прямо дикие люди.

— Как вы не понимаете? — воскликнула Ирма. — Все не то говорите! Не то! Не то! Лучше уж молчите...

Валентина попыталась ее урезонить:

— Зачем же в гости нас звала, если мы тебе надоели?

— Да ну вас! — со смешком бросила Ирма. И вышла.

Хлоннула дверь. Алексей холодно произнес:

— Пусть проветрится. — Посмотрел на Устинова: — Не обращай внимания... Что у тебя нового? Что-нибудь изобрел?

— Вот пишу статью о внешнеориентированных типах.

— Что?

— О карьеризме и семейных проблемах. Многим из нас хочется получить все сразу. В том числе и семейное счастье. А сразу можно получить только карьеру. Или любовницу.

— Это ты о своих проблемах? — спросил Алексей. — Понимаешь, вы оперируете среднестатистическим человеком, а он не похож на живого.

Устинов почувствовал, что его в чем-то упрекают.

— Может, вы поссорились? — спросил он.

— Нет. Мы пока образцовая семья.

— Но-моему, Ирма испытывает голод по новым ощущениям, — предположил Устинов.

Однако Алексей не ответил на это, стал рассказывать о прадеде Ирмы. История была любопытной, и Устинов, привыкший разгадывать намеки, внимательно слушал.

В деревне, где жил прадед, случилась какая-то эпидемия. По преданию, горячка. Люди задумали лечиться живым огнем. В избах потушили все огни до последней лучины. Бабам велели не топить печей, а сами мужики притащили к церкви два сухих бревна и стали тереть одно о другое. Бревна обуглились, но не загорелись. Тогда отложили лечение на неделю. Живут без огня. Ждут. Со второго раза добыли огонь. Разложили костер, стали через него прыгать. Старых да малых через огонь на руках перетащили. Потом затопили печи, позвали попа, стали молиться. И запировали на славу.

А после выжгли у помещицы всю усадьбу. За то, что не подчинилась мирскому приговору и затопила печи, не дождавшись живого огня... Должно быть, в чем-то Ирма удалась в прадеда.

Выслушав историю, Устинов усомнился в том, что Алексей ждет от него советов.

— Может, пойдем вернем ее? — спросил он.

— Давно пора, — сказала Валентина.

Алексей потянулся за куском яблочного пирога и стал есть. Его лицо с развитыми лобными костями и грузным подбородком было безмятежным.

— Вы меня осуждаете? — вдруг улыбнулся он. — Но имеет же она право на каприз?

Устиновы молчали, он добавил:

— Может, она до сих пор не разлюбила меня, потому что я даю ей свободу покапризничать.

Щелкнул замок в прихожей. Алексей сказал:

— Не надо было нам отдавать дочь на пятидневку...

Вошла Ирма. В руках держала ветку с влажными красными ягодами.

— Дай кувшин, — распорядилась она и положила рябину перед мужем. Округлое сильное плечо Ирмы приподнялось и натянуло платье на груди.

Алексей сходил за кувшином, поставил в него ветку. Стали пить чай.

Вскоре Устиновы ушли. Они возвращались домой, вспоминали нынешний вечер, им было жалко Ирму. Но почему жалко? Они этого не знали, однако, жалея ее, испытывали, что с них самих как будто снимается какая-то тяжесть.

Подошли к дому, остановились, глядя на темные окна, за которыми спали Даша и Нина Никаноровна. Было тихо, падал редкий снег.

— Ты меня любишь? — спросила Валентина.

— Конечно, — ответил Михаил.

— Скажи, что любишь!

— Я люблю тебя, милая.

— И я тебя люблю, — с болью сказала она. — Скажи еще раз!