Варианты Морозова. Стеклянная стена

Директор стал уводить разговор в сторону. Должно быть, он уже выполнил намеченное, сказав об отвергнутой статье, и хотел лишь плавно завершить беседу.

— Киселев еще не карьерист, — сказал Устинов. — У него здоровая страсть действовать, но действовать ему не дают. Вот он и выбрал самый легкий путь.

— Да уж! — буркнул Николаев и обеими руками пригладил волосы, отчего седоватый хохолок приподнялся. — Они всезнающи, им нужна хотя бы видимость перемен... — И просительно улыбнулся: — А про Титову... знают?

— Я был у нее, — ответил Устинов. — Хотел уговорить, чтобы она поняла, что... что это тупик.

— Зачем? — удивился Николаев. — Кто дал вам право?

Устинов собрался сказать о долге и твердости духа, но у него язык вдруг не повернулся это сказать.

Николаев порозовел, опустил глаза и молчал. На лбу стал заметен беловатый шрам.

— Вы жестокий человек, Михаил, — тихо произнес он. — Но знайте: мы с Линой расстались...

В его голосе сквозь обиду и горечь пробивалась нота любви к Устинову. Услышав ее, Устинов вытянулся и закаменел. Ему очень хотелось повиниться Павлу Игнатьевичу, однако то, ради чего он вмешался в чужую жизнь, не могло исчезнуть ни от какого извинения и как будто даже требовало от Михаила быть последовательным.

— Жаль, что я вмешался, — ответил Устинов и ушел.

«Что жаль? — подумал Павел Игнатьевич. — Я для него столько сделал...»

«Конец», — решил Устинов и, встретившись с добрым взглядом Татьяны Ивановны, увидел в ней издалека глядевшую на него мать.

Татьяна Ивановна сняла сдвинутые на кончик носа очки. Воспоминание о матери ушло в глубину, откуда оно всплыло.

Татьяна Ивановна спросила, Устинов ответил. Поверхность событий оставалась спокойной.

— Миша, там вас ждет женщина, Кажется, хочет работать у нас машинисткой.

— Сейчас поговорю.

И он разговаривает с машинисткой, расспрашивает о том о сем и угадывает в ее скуластом, почти мужском лице затаенный страх. «Боится, что не возьмем?» Он уже когда-то видел эту женщину.

— Вы замужем?

— Замужем, конечно. Сыну десять лет, в третий класс ходит.

Да, видел. Кабинет психолога в семейной консультации, разделенный горизонтальной тенью настольной лампы. В тени Устинов, а она у стола рядом с курчавым атлетом-психологом; испытывается устиновская анкета. Женщина балансирует между прямыми и контрольными вопросами-ловушками, жалуется на мужа, скуку, тупость отношений и ждет, что ей помогут. Боится развода.

Кажется, она. Все контрольные вопросы были для нее ловушками, куда она плюхалась со своей неискренностью.

Незачем ее принимать, подсказывал Устинову инстинкт.

— Оставьте заявление в приемной. Мы вам позвоним. На имя директора Филиала-2 Николаева.

— Вы правда позвоните?

Она уходит, качая клетчатой юбкой, похожей на рубашку игральной карты.

Устинов открыл окно, подпер раму изломанно-кристаллическим кварцитом. Жестяной наличник мокро блестел. Пахло сыростью и свежим воздухом. Вот этот белый камень, живший своей каменной жизнью, царапающий под толчками рамы крашеный подоконник... Но мысли еще не возникло, был лишь толчок. Впрочем, с одной стороны, стабильность, а с другой — насилие над покоем и движение всей жизни. Выходит как-то уж по-школярски банально...

На уровне его головы блестела типографским лаком сине-белая декабрьская картинка прошлогоднего календаря с черным засевом цифр на белом поле.

Через несколько минут Татьяна Ивановна подвела итог неведомого ей разговора:

— Миша, вы, наверное, знаете что-то такое, чего не знает никто. Вот вы помогли и моим детям...

— Как? — усмехнулся Устинов. — Мы ведь даже не встретились.

— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Я говорю — помогли!.. Истина в том, что надо быть довольным жизнью, правильно я вас поняла?

«Какой красавицей она была!» — подумал он, глядя в ее молодые глаза, над одним из которых, над левым, в темной дуге ресниц был серый разрыв седины.

Валентина дома. Сшивает широкими стежками тяжелые полотнища синтетического бархата, положив ногу на ногу. Через десяток стежков подтягивает на коленях ткань, зеленые матово искрящиеся волны. Она вспоминает анатомический атлас для модельеров-художников: вот эта длинная мышца на внутренней стороне бедра потому-то и названа портняжья, что шьют на ней.

Тюлевые занавески закрывают окно кабинета, а поверх них ложатся мягкие колонны бархата. Комната начинает петь негромким мужским голосом. Тень Михаила за столом... впрочем, это уже проза.

Потом Валентина вырезает из цветной бумаги оранжевое солнце, зеленый домик с красной крышей, размашистую ель, большую голубую бабочку больше ели, с красными пятнышками на крыльях, девочку в алом платье с прической «пажа», какая была модной в сороковые годы. Даша топчется рядом, что-то складывает из обрезков. Когда фигурки наклеены на стену детской, она требует:

— Вот сюда рыбку. — И тычет пальцем около ели.

Но откуда взялась рыбка на садовом участке? Ну, хорошо, вот сюда? Бабочка парит рядом с маленькой красной рыбкой, и это почему-то волшебство.

Ночью Валентина увидела во сне свекровь: Лидия Ивановна уронила обручальное кольцо в щель между половицами и просила: «Достань, Валюша, а то я распухла».