Варианты Морозова. Стеклянная стена

Устинов выслушал жену, ничего не ответил, но вечером вспомнил:

— Да, твой сон... Я тоже думаю о ней.

— Давай позвоним?

Они читали перед сном, лежа и рядом, и порознь на своих просторных деревянных кроватях. Раскрытые книги покоились на пододеяльниках обложками вверх. Нужно было малое движение руки, чтобы нырнуть в печатный текст.

— Завтра позвоним. Они уже спят.

Замысел уже настолько оторвался от Ковалевского, что сделался почти самостоятельным лицом и даже как будто взбрыкнулся, когда Тарас хотел его приструнить. Откуда взялось это письмо? Грубое дурацкое скакание замысла неизвестно к чему могло привести.

Правда, с утра Ковалевский нашел в газете рецензию на книгу Семиволокова (книгу не выдающуюся, но, скажем так, дельную) и явился к директору ГлавНИИ со всеми своими проблемами.

— Читали? — Тон Ковалевского был веселый, сильный. Тарас дарил радость в приятной упаковке. — Основной вывод рецензии: это значительный шаг вперед!

Семиволоков рывком выбрался из-за стола и быстрым таранным шагом (предназначенным, скажем так, для гостей, не для подчиненных) вышел чуть ли не на середину коврового простора. Наверное, он не выписывал этой газеты, потому что она не занимала первого места в газетной иерархии.

— Николаев рецензию написал? — спросил пренебрежительно Семиволоков.

— Берите повыше. — Ковалевский отдал развернутую как надо газету.

— М-да, — вымолвил Семиволоков. — Не ожидал!

Но подпись под рецензией и особенно последняя строка о значительном шаге вперед не могли мгновенно связаться в его уме.

— Я послал купить пяток экземпляров. — Предварительный, как у будильника, завод Ковалевского все еще не кончился, и эти экземпляры невидимо разлетелись по кабинету, не привлекая хозяина.

Семиволоков вернулся за стол, равнодушно откинул газету и, недоверчиво вспоминая, что было приписано к рецензии Николаева: может быть, не значительный шаг... вспомнил, что было дописано именно это.

Ковалевский тоже сел в кресло с обратной стороны стола. Дурацкое письмо смирно легло перед ним. Пора было докладывать, но он медлил.

— Что ж, спасибо, — поблагодарил Семиволоков. — Я прочитал справку твоей комиссии.

Ковалевский кивнул, хотя комиссия не была его комиссией. Что-то забуксовало.

— Почему мне все внушают мысль, что я терпеть не могу Николаева? Из справки ясно, что вы хотите его убрать. И основания для этого есть. Но есть ли смысл?

— Что вы имеете в виду?

— У меня нет полной картины. Можно смотреть и так и этак на все ваши факты. Выписывают гонорар на представительские расходы? Посылают свою сотрудницу в командировку для лечения? Дураки! Но это тьфу, ерунда. Вы не даете полной развертки.

— Низкая эффективность исследований, — сказал Ковалевский. — Мало кто работает, больше — зарабатывают.

— Ты лучше подготовь список кандидатов на его место. — Семиволоков поморщил лоб и верхушку щеки.

И снова не было связи между его словами и состоянием.

— Можно заменить Устиновым, — предложил Ковалевский. — Вот список. — Листок перекочевал за перекидной календарь.

— Мало. Впиши себя.

— Нет, — твердо отказался Ковалевский. — Исключается. Я был в комиссии.

— Хочешь, чтобы я сам вписал? Ты ведь тоже сделал значительный шаг.

— Его не любят наши сотрудники, а я всего лишь стрелочник.

— Ты не похож на стрелочника. Ты похож на директора Филиала-2. И это меня настораживает. Ну, вписывать?

— Пришло письмо от сельских учителей, — сказал Ковалевский. — Они оскорблены статьей николаевского сборника.

Ковалевский поднял письмо, но положил обратно.

— Мне не обязательно читать? — спросил Семиволоков. — Оно анонимное?

— Нет, с подписями. И дополняет картину. В двух словах — они считают, что статья построена на домыслах и позорит нас. Если убрать эмоции, они в чем-то правы.

— Ну давай сюда, — велел Семиволоков. — А где эта статья?

Вот здесь-то обнаружилась грубая работа Киселева, или Непомнящего, или черт знает кого.

— В данный момент у меня только верстка сборника, — признался Ковалевский. — Типография еще не прислала контрольные экземпляры.

— Ну где же контрольный экземпляр?

Плотный, с подстриженными по-английски усами, пахнущий лавандовым одеколоном джентльмен Ковалевский вежливо ответил:

— Типография мне не подвластна.

— Так уж не подвластна? Ежели я тебе подвластен, а?

Какие-то враждебные начала вступили в управление жизнью Ковалевского и играли с ним, скажем так (а зря ирония прицепилась!), как кот с мышкой. Весь живой мир вместился в ручищу Семиволокова. Но кот тоже подвластен мышке, ибо Семиволоков, хочет он или не хочет, — это и аппарат сотрудников. Наигравшись, он не станет биться о незримые стены, а подчинится неукротимому тяжело-стремительному существу аппарата, чтобы не сражаться с самим собой.

Невидимая секретарша связалась с невидимым директором типографии Озеровым, затем уступила в селекторе место своего напева стелющемуся на брюхе озеровскому хрипу. Семиволоков спросил о тираже сборника. Хрип взял ноту повыше. Но тираж еще не ушел из типографии; и Семиволоков потребовал объяснений исключительно в письменной форме.