Варшава в 1794 году (сборник)

Около онемеченных городов, около монастырей, тогда ещё по большей части имеющих чужеземную окраску, формировались маленькие поселения колонистов, притекающих из разных частей Германии…

Не все деревни были земледельческие, потому что почва много труда требовала, а много пользы не приносила. Земледелец также больше должен был оплачивать, давать десятину, платить за лен, подводы, провоз, охрану и выполнять разные обременяющие повинности.

Некоторые поселения были рыбацкие, иные – ремесленные, в одних сидели колёсные мастера, в других – бортники, корабельщики, кузнецы и т. п.

За Сурдугой и Вилчей Горой, за Пилицей также большой кусок земли издавна держали Леливы. Род был старый и очень рассеянный, некоторые – рыцарского ремесла и очень богатые, другие – охотники и земледельцы, люди простого обычая и нелюбящие пребывать на дворе.

Краковские Леливы получили уже великие достоинства под боком королей, когда местные тихо сидели и предпочитали хозяйничать в своих лесах.

К такой простой и свободной жизни можно привыкнуть, а кто её раз полюбил, не променял бы ни на какую другую. Действительно, на панских дворах они добиваются достатка и почестей, дарённых земель, богатства и славы, но это всё оплачивается дорого, не считая крови и жизни, которыми ежедневно нужно рисковать.

Тот, кто хочет дослужиться, должен был служить, а не каждый сможет согнуться на службе, особенно, когда сам дольше привык править. Тогда землевладелец на своих землях был законным короликом, судьёй и владыкой. Такими и надпилицкие Леливы с незапамятных времён привыкли бывать.

Шло это от отца к сыну. Один должен был рыцарскую службу исполнять, другие около дома только крутились и своё панство стерегли. Сельским хозяйством в то время ни один держатель не занимался, дворских ленов не было. Делом кметов было пахать, сеять и собирать, оброк дать пану, заготовить пану сена, а из борти в лесу дань принести.

Наследник также имел свои борти и бортников, охотился на зверя в лесу и шкуру из него продавал, иногда держал большие лошадиные рынки… скот, коней и овец.

Потребности были небольшие, а когда к тому, что давала земля, рыцарь с войны ещё добычу привозил, дома было всего вдоволь. Леливици на Лилове хозяйничали именно так, не желая большего, но имея столько, сколько было нужно.

Старый Богуш Лелива, который по молодости немного воевал, а потом уже сел дома, поспорив о чём-то с воеводой, имел двух сыновей и дочку Домну. Старшего сына отдал на рыцарское поприще, тот королю Локотку служил, не много получив пользы от своих походов, потому что те добычи никогда не приносили, а бывали кровавыми. Младший сидел с отцом, с ним ездил в леса и охотился, и свои земли охранял.

Усадьба была старая и, как хата, простая и безвкусная. Пристраивали к ней, когда нужно, подпирали стены, поправляли хаты, и так там жилось.

Мать, пока была жива, воспитывала дочку Домну, а все: отец, брат и она, баловали её, так как был это ребёнок особенной красоты и разума.

Брат матери, которая была из рода Яксов, стал ксендзем и аж в итальянские земли ездил учиться, а вернулся сведущим обо всём, что на свете делалось, опытный в писании, набожный и умный, так что его к великим достоинствам в костёле хотели продвинуть. Но он от тех отказался, приходским священником в Серадзе сидел, а там, как говорили, в пергаментах копался, а другие и сам писал и рисовал.

Тот, так как был привязан к сестре своей, жене Леливы, часто заезжал сюда в лес, деревянную часовенку себе сколотил, в ней мессу служил, а когда дольше в Лелове просиживал, учил молодых, а старых развлекал и давал им разумные советы.

Тот, полюбив свою племянницу Домну за ум, когда её братья очень скоро стали скакать по лесам и ксендза не очень хотели слушать, обучал её всему и почти один воспитывал.

Она знала также больше, чем мать, отец и братья, и ведала о людях, странах, о Боге и о свете Божьем лучше, чем они. Старый священник так ей радовался, как делом своих рук.

Но когда девочка подрастала, а уже нужно было заботиться, кому её отдать, потому что дома навсегда остаться не могла, дядя-капеллан, отец и мать, смотря на неё, тайно вздыхали, беспокоясь о том, кому такая жемчужина достанется, кто поймёт её и женится.

Дядя-ксендз советовал по-духовному: чтобы дом имел всё самое лучшее, нужно предложить её Господу Богу и пожертвовать в монастырь, потому что в нём, согласно его мнению, её ждало счастье и покой, ничем не волнуемый.

Матери жаль было ребёнка, отец не говорил ничего. Может, дядя склонил бы родителей к этой жертве, но вовремя заметил, что Домна, хоть была очень набожной, к монастырской жизни призвания не имела.

Красивая златовласая девушка была живой, выросла среди лесов и деревни, на широких полях, на зелёных лугах; обращалась свободно, в постоянных движениях и занятиях, с песнями и вечерними беседами – монастырь со своей однообразной тишиной её пугал.

Ксендз, который потому, может, советовал монастырские стены, что чрезвычайной красоты племянницы боялся для неё самой; напрасно пробуя обратить её, наконец замолчал и поручил Богу дальнейшую судьбу.