Ваша честь [litres]

Они замолчали. Приятная прогулка, на которую судья без промедления согласился, превращалась в ожесточенный спор. У дона Рафеля не хватало терпения молчаливо сносить все те нелепицы, которые отстаивал почтенный дон Феликс Амат, бывший ректор Барселонской семинарии. Дон Рафель не питал ни малейшей привязанности к дону Жасинту Далмасесу, но слышать, как его без единого аргумента уничижает суеверный невежа Амат, было ему противно. В подобные моменты ему хотелось бы быть ученым, разбираться в механике Ньютона, быть знатоком теорий Лейбница и Декарта, чтобы найти лучшее объяснение тому, что он наблюдал в телескоп. Однако ему приходилось довольствоваться смутной интуицией и отвлеченной идеей о том, что истина о Вселенной исходит из математических расчетов и наблюдений. Красноклювый дрозд уверенно приземлился перед ними. Священник остановился и провозгласил:

– Правда, дон Рафель, в том, что птолемееву систему[217] следует подкорректировать, поскольку Венера и Меркурий вращаются вокруг Солнца. В этом и состоял вклад Браге.

Дон Рафель тоже приостановился. Исподтишка он наблюдал за дроздом, искавшим крошки на мокрой земле готического дворика.

– Меркурий, – признался он, – Меркурий не дает мне покоя. Я его еще никогда не видел.

– Могу себе представить. Даже ваш Далмасес его не видел.

– Видел. Он его описал.

– Басни это все.

Они продолжили прогулку. Начинал накрапывать дождь, но этого собеседники не заметили. Дон Феликс Амат настаивал:

– Сложно принять на веру слова такого ученого, как Далмасес, который отвергает непреложность истины, содержащейся в Библии.

– Что вы имеете в виду?

– В Библии ясно сказано, что движется Солнце, а не Земля.

– Ну да. А в Книге Бытия говорится, что Бог создал свет и несколько дней спустя создал Солнце[218]. Превосходно!

Дон Рафель после смерти бедняги Перрамона снова начал чувствовать себя в своей тарелке. Но преподобный Феликс Амат обиделся и внезапно остановился:

– На что вы намекаете, дон Рафель?

– Как говаривал кардинал Баронио[219], Библия учит нас не тому, как выглядят Небеса, а тому, как попасть на Небеса.

– Подобные афоризмы вовсе не дают права толпе так называемых ученых рассказывать небылицы.

– Какие же?

– Да какие угодно! Про эллиптические орбиты.

– Существование эллиптических орбит безоговорочно подтверждено математическими расчетами и наблюдениями, – парировал почтенный судья, которого это замечание, несомненно, задело.

– Все эти математические расчеты ставят физику под угрозу, дон Рафель. Это я вам точно говорю, ведь я серьезно занимался этой темой. И если позволите, я в астрономии не дилетант вроде вас, а истинный знаток.

Они в молчании продолжили прогулку… Дону Рафелю хотелось дать своему собеседнику ответ… Чего греха таить, он был всего лишь дилетантом. Но остолопом не был. И действительно, в основном на небесах ему виделись не формулы, а чудные сказки. Так, в схематическом рисунке астеризма Андромеды ему представлялась прекрасная дочь Кассиопеи, лениво возлежащая на холодном осеннем небе… И ее таинственный лобок, сформированный далекой и незнакомой туманностью, которую Мессье назвал М31[220], также был кладезем мечтаний для дона Рафеля. Но толковать обо всем этом было бесполезно. Дон Феликс его бы не понял и только посмеялся бы над ним. Так что судья решил немедленно прекратить этот разговор. Вследствие чего достал часы из жилетного кармана и напустил на себя озабоченный вид:

– Близок час обеда, а во второй половине дня у меня куча дел, ректор…

Похоже, красноклювый дрозд немедленно смекнул, о чем шла речь, и улетел с нежным криком, эхом отозвавшимся в древних камнях готического дворика Верховного суда провинции.

Маркиз де Досриус улыбался по двум причинам: поскольку сеньорита де Фойша весьма изящным образом играла на фортепьяно и поскольку уселась она за инструмент так, что бедра ее были весьма заметным образом раздвинуты. Взмахом руки он привлек внимание стоявшего за спинкой его инвалидного кресла Матеу, и тот пододвинул кресло практически вплотную к фортепьяно. Гайдн. Очень вдохновенная соната. И глаза маркиза заблестели при виде того, как блестят глаза сеньориты де Фойша. Allegro assai finale[221], исполненное безукоризненно и вдохновенно.

Когда музыка стихла, маркиз приосанился и усилием воли притушил блеск в глазах.

– Отлично, девонька, – произнес он. – Тебя ожидает блестящее будущее, если ты посвятишь себя игре на этом инструменте.

Родители девушки украдкой радостно переглянулись. Мать вздохнула, а отец сказал и маркизу, и дону Рафелю:

– Мы собирались обратиться к дону Карлосу Багеру[222], чтобы он занялся ее образованием.

– Это гарантия успеха. А самой тебе, девонька, по душе занятия музыкой?

– Да, господин маркиз, – грациозно поклонилась сеньорита де Фойша.

Маркиз постучал тростью об пол, и Матеу снова передвинул его к камину.

– Сыграйте-ка еще одну сонату Гайдна, сеньорита, – скомандовал маркиз с таким видом, чтобы никому даже и не вздумалось ему отвечать.