Ваша честь [litres]

Дон Рафель шел посреди всего этого гвалта, не особенно обращая на него внимания. В одной руке у него был удлиненный сверток в форме цилиндра, а в голове – все те треволнения, которые не давали ему передохнуть с тех пор, как он снова обрел спокойствие; дон Рафель был бесспорным примером человеческой способности создавать себе проблемы и заменять потерявшие остроту проблемы новыми; лишь бы пострадать. На улице Баньс Ноус он остановился, чтобы поглядеть на фабрику индийских тканей Жузепа Терсоля. «Ух, лиса, ловок, как рыба в воде!» – мысленно вывел гениальную зоологическую метафору почтенный судья. По сути, его восхищала способность Терсоля к самообогащению. Этот тип входил в число пары десятков ловкачей, которые сумели воспользоваться разрешением, в свое время выданным коммерсантам, занимавшимся торговлей с заморскими странами, не столько для того, чтобы импортировать чинц[225], сколько для того, чтобы привозить хлопок и производить хлопчатобумажные ткани с печатным рисунком в Барселоне. Возами. И чем больше их продавали, тем большим спросом пользовались индийские ткани. А самые изворотливые, вроде Терсоля, заработанных денег не тратили, а вкладывали их в строительство подходящих для производства складов, в наем работников и в приобретение недавно изобретенных для этой зарождающейся промышленности станков. Воодушевление, которое вызвало появление набивных хлопчатобумажных тканей, распространилось не только на Барселону, но и на другие населенные пункты вдалеке от моря, в которых уже существовала традиция текстильного производства, таких как Фейшес или Сабадель, и вскоре на глазах всей Каталонии стали сколачиваться небольшие состояния, используемые не для того, чтобы вести роскошную жизнь без необходимости трудиться, а для того, чтобы вкладывать деньги в мануфактуру и в конце концов приумножать собственное богатство. Дон Рафель поморщился: голос этих проходимцев, накопивших денег, уже набирал силу. Он продолжил свой променад и вскоре очутился на пласа дель Пи. Вечер был самым подходящим моментом для того, чтобы разгуливать по этому кварталу, не опасаясь натолкнуться на деятельную донью Марианну, которая превратила пласа дель Пи, благодаря соседству базилики и здания, в котором располагалось братство, в место своего наиболее постоянного обитания. Не успел судья войти на площадь, как тут же столкнулся лицом к лицу с бароном де Малдой, который шагал, заложив руки за спину, и с любопытством разглядывал балконы, с видом человека, которому совершенно нечем заняться. «Еще тот лоботряс, все ворон считает», – мысленно сплюнул дон Рафель, с улыбкой склонившись в легком поклоне и до слез завидуя баронскому титулу. Барон ответил на приветствие с той же любезностью и в глубине души подумал, отчего же так бывает, что природа иногда ошибается и создает такие презренные существа, как его тезка Массо. «А ведь не отказался бы я быть на его месте: простой чиновник, а состояние сколотил, наверное, раза в три больше моего». Дон Рафель пересек площадь, понятия не имея о зависти, которую питал к нему рафинированный аристократ, потому что мысли его вернулись к житейским треволнениям, начавшим обретать форму в это утро в его кабинете в Верховном суде. Он пересек площадь и свернул на улицу Петричоль, едва успев увернуться от двух мальчишек, которые с криками затеяли там драку. Из зарешеченного окошка пахнуло вареной капустой, и дон Рафель скорчил гримасу отвращения, «капуста на ужин, беднота». Он остановился у книжной лавки и осмотрел здание с таким видом, будто подсчитывал, сколько оно стоит, перед тем как начать торговаться. Надпись на стекле входной двери, выполненная буквами неопределенно-розового цвета, оповещала прохожих, что это заведение, купля-продажа книг и бумаги, переплет и печатное дело, принадлежит Жуану Гали с улицы Петричоль. Желтые буквы поменьше, удивительного и тошнотворного оттенка, уведомляли, что дом Гали – единственное в Барселоне заведение, готовое выполнить любой, даже самый причудливый, заказ. Дон Рафель вздохнул в надежде, что так оно и есть. Поговаривали, что книжная лавка Жуана Гали снабжает печатным словом жаждущих братьев из трех недавно учрежденных франкмасонских лож. Поговаривали. Говорят. А еще говорят, что и доктор Жасинт Далмасес тоже масон. А еще говорят, что не только Жузеп Терсоль, владелец фабрики индийских тканей, но и Жауме Серра, хозяин торговой флотилии из восьми бригантин в Барселоне и еще восьми в Канете, – тоже франкмасоны. А еще говорят, что и среди искусников из Академии Недоверчивых попадались франкмасоны… Дон Рафель, по возможности, избегал разговоров с подобными людьми; как высокопоставленный чиновник и подданный его величества, он был тесно связан с военными и политиками высшего эшелона и не хотел иметь ничего общего с этими темными тайными обществами, которые страстно желали, как и все, только одного: править бал. А пока что это была его прерогатива. Визгливый голос женщины, гневно бранившей сопливого мальчишку, развеял думы судьи, и он снова очутился у дверей книжной лавки, перед вывеской, обещающей надежность и продуктивность. Он еще некоторое время поразмыслил: уже много лет нога его не ступала в заведения такого рода, и он в каком-то смысле страшился этого неведомого мира. Когда он наконец решил переступить порог лавки, раздался надтреснутый звон колокольчика, и он оказался в помещении, дремлющем в полумраке. Промозгло пахло сыростью. На самом верху лестницы дон Рафель разглядел владельца книжной лавки: в одной руке тряпка для пыли, на кончике носа пружинные очки, запыленная шляпа, в другой руке стопка книг. Печатных дел мастер Гали медленно обернулся, услышав, как хлопнула дверь. Он посмотрел на визитера с полным отсутствием интереса, как будто для возбуждения его любопытства люди должны были ходить в обложках, исписанных печатными буквами. Дон Рафель, в изумлении от того, с какой легкостью ему удалось преодолеть первое препятствие, вздохнул, не сводя глаз с владельца книжной лавки, стоявшего на лесенке.