Вассал и господин

– Не тех, – сухо отвечал фон Фезенклевер. Он прекрасно чувствовал, куда клонит Волков. – Те лошади рыцарские, мужичью таких доверять нельзя. Но давал я им тоже добрых коней. И еще семена давал. Говори, мужик, давал я тебе семена?

– Давали, – сразу согласился староста.

– А горох, шесть мешков гороха давал зимой? Когда ты пришел и говорил, что зиму не переживете? – продолжал барон.

– Давали, – опять соглашался Михаэль Мюллер.

– А то, что лошадей вы мне осенью вернули с потертой шеей? Было?

– Там только одна такая была, да и то оттого, что хомут ваш плох оказался, – вяло отговаривался староста.

Волков глядел на все это с отвращением и понимал, что опротестовать эту большую сумму без ругани и обид у него не получится. А ругаться с соседями вот так сразу он не хотел. Продолжать стало делом бессмысленным, и как ни жалко ему было этих денег, он решил заплатить все барону, да на том и закончить.

– Я выплачу вам все деньги, – сказал он барону, вставая, и тут же обратился к старосте: – а ты… – Он погрозил ему пальцем. – Вы вернете мне все до пфеннига.

– Ну, что ж, – вздохнул тот и, не глядя на Волкова, не очень-то веря в свои слова, ответил: – Вернем, господин.

Этот мужик мог быть сильным человеком, но был слишком худ и костляв для этого.

Волков отсчитал деньги и вручил их Ёгану для передачи барону, потому что сам отдавать их не хотел. Барон с видом победителя забрал у Ёгана деньги – не гнушался взять своей рукой и весь сиял от радости, видно, и вправду был жаден. Тут же господа рыцари собрались и уехали. Кажется, не по душе было им в гостях, когда вокруг столько солдат.

К Волкову подошел мудрый Рене и произнес, глядя им вслед:

– Деньги вы, кавалер, потеряли, но друзей не приобрели.

Волков глянул на этого опытного и, кажется, умного офицера с раздражением и ничего не ответил. Но злился он не на него и даже не на спесивого фон Фезенклевера. Злился он на тех людей, что жаловали ему эту землю в прокорм, такую землю, где мужики едва живы от голода.

Волков позвал к себе старосту, чтобы отчитать его за то, что не смел и слова попрек барону сказать. Заодно кавалер хотел поспрашивать про местную жизнь, но одновременно со старостой подошли Рене и Брюнхвальд, и последний сказал:

– Люди наши желают говорить с вами, кавалер. Говорят, пока они при броне и оружии, хотят начать с вами разговор.

– Разговор? Что за разговор? – спросил Волков, понимая, что если солдаты при оружии, разговор будет официальный.

– Хотят говорить о земле.

– О земле? – Казалось, этот вопрос не должен был Волкову быть в новость. Знал он, что люди об этом спросят. Но не думал он, что так скоро. А почему нет? Люди пришли с ним в надежде на спокойное житье, спросили у местных насчет земли, местные сказали им, что земли тут пахать – не перепахать, хоть и плоха она. Вот они и интересуются. Да, вопрос, видно, назрел. И он сказал офицерам: – Что ж, давайте поговорим, зовите людей.

Он уселся на то место, на котором сидел, когда говорил с бароном.

Ему поставили стол, за ним стали Брюнхвальд и Рене, а солдаты построились пред ними в четыре линии, причем люди Рене и Бертье стали вместе с людьми Брюнхвальда. Вперед вышли сержанты, избранные корпоралы и старые уважаемые солдаты – старшины – и стали кланяться Волкову. Им он лавок не предложил, чтобы стояли и понимали, кто тут господин. Было их всех без малого двадцать. Самый старый из сержантов поклонился еще раз и заговорил нараспев и громко, чтобы всем было слышно:

– Звать меня сержант Руффельдорф. Уполномочили меня люди из рот господина Рене, господина Бертье и господина Брюнхвальда говорить за всех них.

– Меня вы знаете, – так же громко ответил Волков. – Говори.

– Пришли мы сюда с вами, чтобы найти себе здесь пристанище…

Волков поднял руку, прервал его и, чтобы не было потом упреков, напомнил:

– Я вас сюда не завал, пришли вы сюда своею волей.

Руффельдорф обернулся к солдатам, словно искал у них поддержку. Солдаты напряженно молчали. Сержант снова повернулся к Волкову и офицерам и продолжил:

– Знаем мы, что земли у вас непаханой много.

– Много, – согласился Волков.

– Хотим мы знать, дадите ли вы нам пахать ту землю?

Вопрос был, кажется, простым, но это только на первый взгляд. Только на первый взгляд. Волков сидел и молчал, понимая, что сотни глаз смотрят на него и сотни ушей ждут его слов. Но говорить он не торопился. Он еще сам не знал, что будет делать. Он продолжал считать, что земля эта – насмешка над ним. Удел этот – наказание. Не в кормление ему его дали, а в позор и разорение. И он еще ничего не решил, он вообще подумывал о том, чтобы отказаться от милости такой. А если сейчас согласиться и дать солдатам и офицерам землю, это все равно что дать им обещание. Каков же он будет потом, когда надумает бросить эту землю и уехать отсюда в Ланн. Что тогда он скажет всем этим людям? Идите куда хотите, а я уезжаю? Потому он молчал, не давал своего согласия. А солдаты стояли в тягостном напряжении, ожидая слов его. Не знали они, почему молчит он, и просто ждали его решения.