Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Бадди даже не почувствовал, как в плечо ему вонзилась игла шприца. С последним ударом медных тарелок он потерял сознание.

Ли крутила рукоятку громкости до тех пор, пока не раздался щелчок.

На фоне трапециевидного солнечного пятна, падающего сверху через крохотное окошко, теперь открытое, потому что август на дворе, лежала ее темнокоричневая рука, а рядом радиоприемник: кусочек разграфленой бумаги с незаконченными расчетами размера площади, ограниченной кривой икс квадрат плюс игрек квадрат равняется ка квадрат. Улыбаясь, она попыталась расслабиться: очень уж сильным было внутреннее напряжение, создаваемое музыкой.

Плечи ее опустились, ноздри сузились, и кулак развернулся тыльной стороной вниз. Но костяшки пальцев продолжали выстукивать ритм Короны. Рука от запястья до локтя покрыта тонкой сеткой розовых шрамов. Такие же отметины и на правой руке. Но все это было так давно, целых три года назад. Ей тогда едва исполнилось шесть.

Корона!

Она закрыла глаза и представила солнечный диск с сияющей вокруг короной. А из самой сердцевины диска, окруженное языками пламени, на нее смотрело бесстрастное, и чувственное, и загадочное лицо Брайана Фоста, от отца унаследовавшего зеленые глаза германца, а от матери широкие аравийские скулы. На кровати за ее спиной валялся цветной иллюстрированный журнал, открытый на странице с бесконечной прозой, в которой каждый комар, не говоря уже о мухах, размерами сильно смахивал на слона.

Ли еще плотней сжала веки. Ах, если бы дотянуться и хотя бы коснуться — даже не его, это уж было бы слишком — но хоть кого-нибудь, кто стоит, кто сидит, кто ходит рядом с ним, если б хоть чуточку почувствовать, что это такое — видеть его, слышать его близкий голос, проникающий до самого сердца; она изо всех сил напрягла память, напрягла все свое существо, чтобы еще раз услышать этот голос. И услышала...

— ...ну как ваша дочь?

Врачи говорят, ей лучше, она идет на поправку, я каждую неделю ее навещаю. Но, Боже мой, я просто сама не своя, уверяю вас. Вы представить себе не можете, сама мысль, чтоб опять отправить ее в больницу, чуть не свела меня с ума.

Ну еще бы! Она же ваша родная дочь. Она просто прелесть! И такая умненькая. А зачем ее опять положили?

Она пыталась покончить с собой.

Не может быть!

У нее шрамы до самого локтя! Ну что я ей такого сделала? А врачи ничего мне не говорят, они сами ничего не понимают. А ведь ей еще нет десяти. Не могу же я оставить ее у себя! Ее отец пробовал. По крайней мере, он так утверждает. Я, конечно, понимаю, когда родители разводятся, у ребенка могут возникнуть кое-какие эмоциональные проблемы, но чтобы такая маленькая девочка и такая умненькая, как наша Ли — нет, не могу себе представить! Я уверена в одном: ей надо быть в больнице! Но что я ей такого сделала? Я сама себя ненавижу из-за всего этого, а иногда ненавижу ее, ведь она ничего мне не говорит...

Глаза Ли открылись. Маленькими коричневыми кулачками она изо всех сил ударила по столу и сжала зубы, чтобы сдержать слезы. Ощущение красоты мира, освященного красотой музыки, исчезло. Она еще раз вздохнула. Некоторое время смотрела вверх, на окошко. Форточка была открыта. Но до подоконника целых два метра, не дотянуться.

Она резко нажала на кнопку, чтобы позвать доктора Гросса, а сама подошла к книжной полке. Пальцами пробежалась по корешкам: Спиноза, Тайна талисмана из слоновой кости, Закат Европы, Ветер в...

Лязгнул ключ в замке, и она обернулась.

— Ты мне звонила, Ли?

— Это опять случилось. Только что, пять минут назад.

— Я отметил в журнале время, когда ты позвонила.

— Это было недолго, секунд сорок пять, не больше. Мать и соседка снизу. Ничего интересного. Так что и записывать нечего.

— А как ты себя чувствуешь?

Она глядела на полки и ничего не отвечала.

Доктор Гросс вошел наконец в комнату и задом прислонился к ее рабочему столику.

— Что ты делала перед тем, как это случилось?

— Ничего не делала. Слушала новую запись, ее передавали по радио.

— Какую запись?

— Новую песню Фоста. Называется Корона.

— Не слышал такой.

Он посмотрел на кусок разграфленой бумаги и поднял бровь.

— Это ты сама сделала или выдрала из книжки?

— Вы просили звонить, как только случится приступ, разве нет?

— Да...

— Я выполнила вашу просьбу.

— Конечно, Ли. Я знаю, ты держишь слово. Расскажи лучше об этой песне. Что ты о ней думаешь?

— Очень интересный ритм. Пять на семь, когда его ясно слышно. Но много ударов пропускается, поэтому, чтобы поймать его, надо внимательно слушать.

— А не было ли чего-нибудь такого, может в словах песни, что могло бы спровоцировать этот приступ?

— У него такой сильный ганимедский акцент, что я почти ничего не поняла, хотя в основном он пел по-английски.

Доктор Гросс улыбнулся.

— Я заметил, что с тех пор, как Фост стал популярен, молодежь часто употребляет его словечки. Я то и дело их слышу.

— А я нет.— Она быстро взглянула на доктора и снова отвернулась к книгам.

Доктор Гросс кашлянул.