Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Охранники едва отдирают его. Его отволакивают в камеру с железной кроватью без матраса и привязывают к ней за руки, и за ноги, и за шею, и за пояс. Он орет во все горло, чтоб отпустили. Ему отвечают, что нельзя, что он бешеный и будет лежать так, пока не успокоится.

— А как я буду жрать? — вопит он.— Отвяжите, я жрать хочу!

— Ну-ну, остынь, парень. Сейчас пришлем кого-нибудь, тебя покормят.

Скоро брякает обеденный колокол, и в камеру заглядывает Бигфут. Ухо, голова, шея, спина и левое плечо перемотаны. Кое-где сквозь бинты проступает кровь. В одной руке железная тарелка с рисом и куском мяса, в другой железная вилка. Он, не спеша, подходит, присаживается на краешек кровати и сбрасывает с ноги брезентовый тапочек.

— Меня попросили зайти покормить тебя, малыш.

Он сбрасывает другой тапок.

— Ты и вправду проголодался?

Когда через четыре дня Бадди отвязывают, говорить он не может. Один зуб выбит совсем, другие поломаны. Кожа на небе содрана. На язык пришлось накладывать несколько швов.

Ли ощутила во рту тошнотворный привкус железа.

Где-то во тьме одной из палат клиники лежит Бадди; ему страшно, глаза режет невыносимая боль, а в мозгу стучит и стучит ритм Короны.

Она съежилась и попыталась вырваться из тисков этого никакими словами не выразимого ужаса, всплывшего в памяти Бадди, сознание которого болью и ритмом песни отброшено в прошлое, когда ему было всего лишь дважды столько, сколько ей сейчас. О Боже, перестань сейчас же! Но никто не слышит и не может слышать ее так, как она слышит Бадди, слышит свою мать, слышит миссис Лоуэри, когда она что-то там вещает в классе.

Надо, надо как-то остановить этот ужас.

Может, все дело в музыке. Может, других возможностей просто больше нет. Может, осталось единственное место, где существует выход — сознание Бадди...

...когда ночью ему надо было удрать из камеры в подвал, где они обычно играли в карты на сигареты, он с помощью куска жевательной резинки и осколка бутылочного горлышка делал так, что после вечерней прогулки и отбоя, когда его закрывали на ключ, запор щелкал, но не срабатывал...

Ли посмотрела на запертую дверь палаты. Жвачка у нее есть, она достала, когда днем ее выпускали погулять по этажу. Но автомат с газировкой возле лифта выдает напитки только в пластмассовых стаканчиках. Она села, и тут взгляд ее упал на туфлю. На каблуках металлические подковки — это еще мать заказывала сапожнику, чтобы меньше снашивались. Надо любой ценой прекратить этот ужас. Если ей не дают это сделать, убив себя, она сделает по-другому. Она подошла к койке, сняла: туфлю и стала отдирать подковку.

Бадди лежал на спине. Ему было страшно. После укола его отвезли в город. Он теперь понятия не имел, где находится. Глаза его ничего не видели, и ему было страшно.

Чьи-то пальцы пробежали по его лицу. Он мотнул головой, пытаясь уклониться от вилки...

— Ш-ш-ш-ш! Не бойся, все в порядке...

В один глаз ударил луч света. С другим, видно, случилось что-то серьезное: там царил мрак.

— С тобой все в порядке,— снова услышал он; голос явно не мужской, хотя лица не разобрать.— Ты не в тюрьме. Слышишь, ты не в тюрьме. Ты в Нью-Йорке, в больнице. Что-то случилось с твоим глазом. Вот и все.

— Глазом?..

— Ничего больше не бойся. Пожалуйста. Потому что я этого не вынесу.

Голос, похоже, детский. Он снова заморгал, протянул руку, пытаясь прояснить видение.

— Осторожней,—сказала она,—а то...

Но тут зачесался глаз, и он начал было тереть его.

— Эй-эй!

Что-то острое вонзилось ему в большой палец, и ему пришлось отдернуть руку от глаза и схватиться там, где было больно.

— Извини,— сказала она,— я не хотела кусать. Но ты мог сорвать повязку. С правого глаза я ее сняла. С ним все в порядке. Погоди-ка минутку.

Что-то прохладное, словно мокрая тряпка, коснулось его затуманенных глаз.

И все прошло.

Возле кровати на коленях стояла маленькая негритянка, держа в руке кусок влажной тряпицы. В палате царил полумрак; лишь ночник горел над зеркалом умывальника.

— Ты должен перестать бояться,—зашептала она снова,— понимаешь, должен.

Большую часть жизни Бадди только и делал, что выполнял то, что ему говорили, если, конечно, назло не поступал наоборот.

Девочка слегка откинулась назад.

— Вот так, молодец, так будет лучше.

Он попытался подтянуться повыше. Руки и ноги, похоже, свободны. Чистая простыня приятно холодит колени. Он посмотрел на себя: на нем голубая пижама, пуговицы застегнуты неправильно. Он потянулся, чтобы перезастегнуться, но промахнулся.

— У тебя только один глаз видит, поэтому и смещение по глубине восприятия. Параллакс называется.

— Что?

Он снова посмотрел на нее.

На ней были шорты и футболка в красно-белую полоску.

Он нахмурился.

— Ты откуда взялась? Кто ты такая?

— Даян Ли Моррис,— сказала она.— А ты...— Она тоже нахмурилась. Потом, держась за край кровати, встала, пошла к умывальнику, взяла зеркало и вернулась.

— Посмотри на себя. Ну, кто ты такой?