Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Она метнулась было вперед, но, видно, передумала и нырнула обратно в кусты.

— Погоди, Питт. Ты не могла бы передать эту штуку Дэнни?

Я протянул ей перстень.

Она осторожно подошла, чтобы посмотреть поближе. Открыла от изумления рот, резко повернулась и, ни слова не говоря, исчезла между деревьями.

Ну я и надел его себе на палец.

Примерно тогда же, только чуть попозже, я стоял на балконе, когда из своей каюты вышла заспанная, улыбающаяся Сью.

— Привет, Блэки,— сказала она и зевнула.

— Привет. Как самочувствие?

— Отличное. Смотри, рука у меня вполне уже...— она согнула ее в локте,— только плечо немножко болит.

Я нахмурился.

— Да нет, не беспокойся, ничего страшного, я вполне могу,— она вздохнула,— работать.

— Это хорошо.

— Блэки, а что там за шум был сегодня ночью? Я раза три просыпалась: гляжу в окно, а кругом огни, огни... Снова Мейбл посылала работать ночью?

— Да ничего особенного, так, поковырялись немножко. Ты только не ходи к траншее, пока ее не зароют, ладно? Ночью там у нас случилась небольшая неприятность. Так что посиди дома.

— Но почему? Рука ведь у меня вполне...

— Считай, что это приказ.

— Слушаюсь, сэр.

Она, конечно, очень удивилась, но вопросов больше не задавала. А я отправился к Мейбл готовиться в обратный путь.

Я сохранил этот перстень.

Нет, я не стал снимать его.

Я продолжаю его носить.

Вот уже много лет.

Он и сейчас у меня на пальце.

И часто, почти так же часто, как и ту зиму в Тибете, я вспоминаю октябрь, горы на канадской границе, где солнце поет гимны о переменах и о превратностях судьбы, где теперь не появляются ангелы, где веют холодные ветры, деревья весной покрываются свежей листвой и узкая глотка ущелья, клокоча, извергает белоснежную пену.

МЕДНАЯ КЛЕТЬ

Можно ли описать мрак, царящий здесь, в Медной клети? Не знаю. Он слишком совершенен и ускользает из сети слов. И в этом мраке он мчался куда-то, делая крутые виражи, замедляя ход и снова разгоняясь, пока наконец не остановился, кажется, в одной из камер, и механическая рука опустила его в глицериновый гроб, и крышка его опустилась, подобно перышку, которое падает на кучу других перьев. О, этот мрак. Дать хоть какое-то понятие о том, что это такое, можно, пожалуй, лишь тогда, когда не хватает слов. Когда ощутишь, как однажды, хотя и это слово странно звучит там, где нет ничего, даже времени, так вот, однажды, словно из небытия, возникает голос:

— Эй!

— А-а-а-а-а-а...

— Эй! Как тебя кличут, а, дружище?

— Да он еще не проснулся как следует.

— Заткнись! Эй! Хватит хрюкать, скажи что-нибудь!

— ...а-а-а-а... что?..

— Ага, похоже, очухался.

— ...кто... вы?..

— Я — Коршун, хрюкало. А там...

— А я — Хряк. Коршун хочет знать, за что тебя.

— Я... Меня зовут...

— Давай-давай, молодец, парень. Выдай Коршуну все, что он хочет знать. Раз Коршун хочет, он должен получить.

— Во-во. Скажи ему, Коршун, пусть все выкладывает.

— ...Кейдж. Джесон Кейдж.

— Так кому же ты встал поперек дороги, а, Кейдж, если тебя сунули в этот гроб?

— Я... Послушайте... оставьте меня...

— Ну уж нет, парень!

— Я не... я хочу одного: чтоб меня оставили...

— Ах так! Ну тогда попросим Хряка изобразить! Ты, парень, совсем чокнешься, когда послушаешь. Ну-ка, Хряк, изобрази! Да постарайся для новенького!

— Алю-глю-глю-глю-гле-гле-гле-гле! Уауауауауауауауауауауауау! Бада-бада-бада-бада-бада-бада-бада-бада! Алю-глю-глю-глю-глю-глю-глю!

— Хватит, прошу вас, хватит!..

— Не-е-т, ты тут один не останешься, мистер Джесон Кейдж. Со мной тут целый год никого, кроме Хряка, не было, только с ним и болтали, больше не с кем. А перед тем, как сбросить сюда, ему выжгли половину мозгов, врубаешься? Нет уж, один ты тут никак не останешься! Ну-ка, давай, поговори со мной!

— Да-да, расскажи Коршуну, за что тебя сунули в этот медный мешок, а? Ты слышал, или тебе повторить, мистер еще-непроснувшийся-Кейдж?

(Вдох... выдох... вдох... выдох...)

— Мне кажется... вы давно... не читали... газет...

— Никогда не читал, зато употреблял каждый день, когда был на свободе... (хихиканье)

— Заткнись, Хряк! Ну, давай! Трави, Кейдж!

— Но я не хочу говорить... обо всем об...

— Нет, говори!

— Надо рассказывать, мистер Кейдж. Ты рассказываешь про себя, я тебя слушаю, потом я про себя — ты меня слушаешь. Надо, мистер Кейдж. Про Коршуна я слышал все, что можно и что нельзя. И про меня слушать больше нечего. Так что будьте уж так добреньки, мистер Кейдж...

— Заткнись, Хряк. Кейдж, я кому сказал, рассказывай!

— Ну... хорошо... Хорошо. Но это... ужасно больно.

— Пускай будет больно, Кейдж.

— Нас засунули в этот мешок, мистер Кейдж, не для того, чтобы мы тут сидели и радовались...

— Подумать только, целая вселенная за этими стенами. Вот вы, Коршун, вы откуда сюда попали?

—- Планета называется Крегс, а город — Рэпшн, а улицы у него — это глубокие трещины, бывает аж до самой середки планеты, и они до краев наполнены этой, как ее, серой расправленной, и она кипит...

— Ага, ага, ты мне уже рассказывал про свой Рэпшн, там полно богачей, они живут во дворцах, а по вечерам между балконами вьется желто-зеленый дымок, верно?..

— Заткнись, Хряк. Давай ты, Кейдж.