Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Похоже, они и в самом деле удрали. Может, мы слишком уж их припекли...— она внимательно разглядывала носки своих ярких туфель.— А если тут больше никто не живет, значит, тянуть сюда кабель нет никакой необходимости — так гласит закон. Роджер в конце концов добился своего: мы проиграли.

— Минутку-минутку...

— Сегодня утром я много думала обо всем этом, Блэки.

— Я тоже.

— Так поделитесь же с дамой вашими глубокими мыслями, о благородный рыцарь.

— Мы только что убили человека. А по статистике...

Мейбл откинула назад свои волосы.

— Это была самозащита, ни больше, ни меньше. Однако я сомневаюсь, что сегодня я нравлюсь самой себе так же, как вчера.

— Так ты не станешь тянуть кабель?

— Нет.

— Минутку... Всего лишь потому...

— Нет, не поэтому. А потому, что, выходит, с ангелами ничего нельзя поделать. Потому что они кое-чему меня научили, кое-что для меня открыли во мне самой. Видишь, здесь пусто, никого нет, а только что жили люди. Да, я работаю слишком по учебникам.

— Ну хорошо. Давай возвращаться.

Не скажу, чтобы я хорошо себя чувствовал от всего этого. Но я знал: тот, кто способен заставить понять и принять собственные ценности, достоин уважения. А в нашей ситуации наши противники вызывают тем больше уважения, чем меньше мы согласны с ними.

Словом, мы уселись на помело и полетели обратно.

Я приземлился (и довольно неуклюже) ярдах в пятидесяти от горной речки.

— Хорошее тут местечко. Тебе нравится?

Мейбл только глубоко вздохнула и слегка улыбнулась.

— Боюсь, все это не для меня. Я не для этого создана. Пошли.

Я сощурился.

— Иди одна. Я спущусь минут через пять.

Она вскинула было свои серебристые брови, словно понимала нечто такое, чего я понять никак не мог, но потом снова улыбнулась. И спокойно пошла вниз.

А мне вдруг захотелось слетать туда еще разок. А еще я очень хотел забыть все, что тут произошло, вычеркнуть из памяти. В конце концов, у меня полно своих забот, не знаешь за что хвататься. Я стоял на берегу и носком ботинка бросал камешки в воду.

Шорох за спиной заставил меня обернуться.

Фидесса, закинув ногу на сидение, пыталась сдернуть птероцикл с места. Увидев меня, она вся съежилась.

— Он мой! — В голосе ее снова звучала та же враждебность, что и в первый день нашей встречи.

Я невольно спрятал руку за спину — не сразу понял, что она имеет в виду помело.

— A-а!..— дошло до меня наконец.— Ну да, конечно. Забирай, я уже налетался.

Но она все смотрела на меня, не отрываясь, и взгляд ее был более чем странен. Открыла рот. Снова закрыла.

И вдруг зашипела:

— Ты — чудовище! Ты — чудовище, Блэки, и самое ужасное в тебе то, что ты в жизни не поймешь, почему ты — чудовище!

Рука моя снова инстинктивно дернулась. Но выходило глупо, и на этот раз я не стал прятать ее.

— Ага, я, конечно, монстр, этакий упырь... Но мне чужого не надо. Я хотел вернуть его Дэнни, да вот не получилось...

Я снял перстень с пальца.

И тут вдруг по ее глазам я с изумлением и чувством вины одновременно понял, что она так до сих пор и не заметила этот злосчастный перстень.

Тут уж настала моя очередь открывать и закрывать рот. Досада, раскаяние, острое желание попросить прощения, повиниться — все мыслимые слова, выражающие эти чувства и их оттенки, сбились в комок и застряли у меня в глотке. В результате я и стоял перед ней, немой, как рыба с шевелящимся ртом.

— Чудовище,— прошептала она еще раз, и на губах ее заиграла торжествующая улыбка. А у меня по спине, до самой задницы, толпой побежали мурашки.

Тут Фидесса отбросила свои темно-рыжие волосы и захохотала. И, не переставая заливаться смехом, резко крутанула обе рукоятки. Теперь ее хохот слился с треском и ревом дрожащего от нетерпения помела. Она рванула рычаг, помело подпрыгнуло, словно дикий и яростный зверь. Во все стороны разлетелись щепки и сухая хвоя. Она заложила крутой и довольно рискованный (так мне, по крайней мере, показалось) вираж и круто взмыла вверх. Крылья ее чиркнули по кончикам веток, и на меня посыпались листья и хвоя.

Я отряхнулся, сделал шаг назад, чтобы получше видеть, как она несется над лесом все выше, и выше, и выше, подобно старухе Мэг — бессмертной Мэг, Эндорской ведьме — на своем помеле.

Добавить почти нечего.

К концу недели меня перевели на Игуану. Месяцев через шесть пришло сообщение, что Мейбл подала в отставку. Система Всепланетной Энергетики потеряла еще одного, и очень даже неплохого, дьявола.

Л наша Игуана крутится, главным образом, в районе пролива Дрейка, вынюхивая, чем бы ей заняться в Антарктиде, возле мыса Горн, в общем, в этих местах. Я частенько засиживаюсь в своем кабинете допоздна, один: предаюсь воспоминаниям, наблюдая, как рыщут по небу холодные южные ветры...

Да, вот что я забыл рассказать.

Я ведь тогда ходил посмотреть на мертвого Роджера.

Он упал прямо возле кабеля. И вместе с кабелем мы собирались похоронить его.

Я думал, что перстень расплавится. Но рука, на палец которой он был надет, лишь слегка покрылась пузырьками.

Я снял с него перстень, вскарабкался по откосу, поднялся повыше, туда, где лежали поваленные деревья. И вдруг услышал, как кто-то копошится в кустах.

— Питт!