Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Не надо затыкаться, Хряк. Расскажите лучше о себе.

— Вы хотите знать, откуда я родом, мистер Кейдж?

— Он издалека, его планета называется Альба, Кейдж.

— Ага, Альба, верно, а город называется Даск. Даск — это в горах, там у нас во льду вырублены пещеры, а когда солнце встает или заходит и все покрыто туманом, льды переливаются, как радуга, как бриллианты.

— Я все это уже слышал, Хряк. Пусть Кейдж рассказывает.

— Ну а я... моя планета называется... Земля.

— Земля?

— Замолкни, Хряк.

— А жил я в городе, который называется Венеция. Во всяком случае, там меня арестовали, там судили и там же вынесли приговор: медная клетка пожизненно. Венеция! В этом городе живет море, оно создало ее улицы... море омывает и великолепные палаццо богачей, и грязные трущобы, где меж домами натянуты веревки с бельем. Моторные баркасы там причаливают прямо к базарной площади, где вся набережная завалена капустой, помидорами, хурмой, мидиями, артишоками, крабами и омарами. По неровному квадрату Пьяццы там бродят толпы туристов, студентов-архитекторов, банкиров, художников; они гуляют меж розовых колонн дворца Дожей, они спускаются в порт и любуются узкими каналами и высокой аркой моста Вздохов, выгнувшейся между дворцом и старой тюрьмой. Если студенты увидят, что вы праздно и одиноко шатаетесь где-нибудь в районе парка или у моря, они тут же подбегут к вам, кто-нибудь хлопнет ладонью по спине и пригласит с собой, и вас потащат в вапоретто, и вы поплывете по Большому каналу и будете смеяться, и распевать песни, и заигрывать с проходящими девушками... а я расскажу Бруно про развалины древних построек, архитектура которых восхищала людей со всего света еще со времен Рескина. Потом мы помчимся по аллее к Менсе, повеселимся возле Понта Академиа с его коричневыми стенами, с которых свисают лишайники и мох, пройдем мимо крохотных магазинчиков, где продают вино, поднимемся по ступенькам и затарабаним в дверь, и кухарка нас впустит, и мы станем есть и пить, и петь веселые песни, а Бруно скажет, что жизнь прекрасна, и не о чем беспокоиться, и я перестану грустить, потому что я — в Венеции...

— Эй, в чем дело, мистер Кейдж?

— Продолжай, Кейдж.

— Кто-нибудь из вас видел этот медный мешок снаружи?

— Клянусь дьяволом, его и изнутри никто не видел.

— Заткнись, Хряк.

— Он расположен где-то высоко в горах, на скалах, покрытых вечным снегом. Даже облака здесь какие-то тощие. По ночам сквозь них далекие звезды могут бросить свой мерцающий взгляд на эту Медную клеть. А она разлеглась тут и даже не обернется, даже не пошевелится.

— Медную клеть видеть не положено, мистер Кейдж.

— Ну да, не положено. Откуда ты знаешь, как она выглядит а, Кейдж?

— Видел чертежи. Я много повидал такого, Хряк, чего другим не положено видеть. Ты понимаешь, ведь я когда-то изучал архитектуру.

— На Земле?

— В Венеции?

— Да-да, именно там. И однажды получил доступ к этим чертежам. Я видел все эти коридоры, откуда они выходят, куда они ведут и как между собой соединяются...

— Ты серьезно?

— О, я мог бы рассказать, где лежит и чем и как скреплен каждый кирпич, каждый камень Айя-Софии. Я мог бы рассказать, как и по какому принципу построен оптикоиллюзорный храм в Анкоре, на планете Кеплар, вплоть до последнего зеркала. И мне известен каждый тупик, каждая развилка, каждый поворот, каждый вход или выход, каждая дренажная труба в этом медном мешке.

— А ты не врешь?

— Вы что, хотите сказать, что знаете, как отсюда можно выбраться?

— Венеция...

— Слышь, Коршун, может этот Кейдж и вправду знает, как отсюда выбраться?

— Заткнись, Хряк. Продолжай, Кейдж.

— Да, Венеция теперь далеко. И больше никогда не будет веселых ночей в винном погребке, где Джамба, когда захочет отрезать себе еще колбаски, подвешенной к потолочной балке, просто берет нож, швыряет его — и готово! И не вернется больше время, когда всю ночь напролет мы пробуем разные вина и спорим, какое лучше: то, что с севера, или то, что с юга. Все кончено. Ничего больше не будет. И Бруно больше нет. И нет больше прекрасной девушки с ленивыми очами... она сама все разрушила: и мою жизнь, и жизнь Бруно, и свою собственную... а звали ее...

— Кейдж, а Кейдж!

— ...Сапфира!..

— Слышь, Кейдж!

— Мистер Кейдж, помолчите, Коршун к вам обращается!

— Нет больше Сапфиры...

— Слышь, Кейдж, ты лучше расскажи, почему мы слышим друг друга из этих наших гробов? Вот раньше, к примеру, я лежал в другом гробу, так что я только ни делал: и орал, и вопил, как резаный, и скулил, как собака, и все без толку. А тут вдруг слышу — отзываются. Оказалось, правда, что один Хряк отозвался, но и это кое-что. В чем дело, почему так, ведь мы же закупорены наглухо?

— Вы спрашиваете, почему мы... слышим друг друга?

— Ага, может, вы расскажете нам с Коршуном, почему мы слышим друг друга? Вот я, например, успел побывать уже в трех гробах, и раньше ничего такого не слышал, никаких голосов, никаких соседей.