Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

Дома была около 9 вечера. Уже не впервые замечаю, что от отсутствия людей пол, буфет и другие вещи в квартире начинают слегка потрескивать. Воды горячей опять нет (значит, стирка отменяется). Как обычно, долго перебирала одежду и текстиль в пакетах, искала нарядную кофточку без рукавов (Гена просил для «Коммуналки»). Одежды – завалы. И чем её больше, тем больше тяготение к привычному. Гладила Гене рубашки. Отрезала, подрубала рукава яркой чёрно-белой блузы. Грела воду, ополаскивалась, постоянная мысль: надо худеть. Легла в 3-м часу ночи.

25 июня. Вторник

Гена на Таганке ночевал один, болеет, радикулит. Я отсыпалась дома на Ленинградском. Снилась Алёна, Васька, мама… И я активная, жизнерадостная… Всё перемешалось. Встала в 1-м часу дня с решимостью сегодня голодать. Звонила на Таганку Гене, уже ждёт меня. Поливала дома цветы, искала мини-кассеты к диктофону, сборы. Ушла в 1.30 дня. Сначала сходила за молоком в соседний подвальчик, купила там себе и жвачку (в знак решительного голодания). Встретила трезвого Пашу Козыря (без зуба), художника-керамиста, имеет мастерскую в нашем доме на Ленинградском. От них, от пьяниц (даже трезвых), веет какой-то безнадёжностью. Потом я – на метро. На улице прохладно, слегка замёрзла в лёгкой блузке. У метро «Динамо» доставала деньги из сумки-тележки – и ко мне бесцеремонно, деловито подходит старушка: «Помогите бабушке». (Отвратительная сценка вымогания, я не отреагировала.)

В мастерскую на Таганке приехала около трёх часов. Гена меня заждался, соскучился. Спину у него ломит по-прежнему, да ещё и левый бок заболел (может, от толкания-открывания тяжёлой железной двери на веранду?). Несмотря на недуги, он уже подмёл тротуар у дома. Рассказал, как из соседнего дома-стройконторы вышли сотрудницы, говорят ему: «Вы всё трудитесь…» Гена в ответ пожаловался: «Да вот, перетрудился, еле хожу…»

Сразу набросился на молоко, стал пить с бубликом. Я кормила и его, и Ваську, сама не ела. Марте утром Ольга Ивановна (вахтёрша «Канта») дала косточки. Гене нездоровилось, всё хотел прилечь. Звонил Шульпин (я взяла трубку). Он сразу о политике – что Лебедь снимает с работы друзей Грачёва. Потом Гена звонил Шульпину, стал ему подыгрывать: «Да им, всем этим генералам, давно пора на пенсию…» Мне не нравится, что Гена зомбируется политикой, на самом деле глубокого интереса у него к ежедневным «сенсациям» нет. Но короткий спор у нас возник не из-за политики, а из-за картины: Гена решил убрать милиционера в центре «Коммуналки», я была против. Но я торопилась в «Инкомбанк», голова у меня начала болеть из-за голодания, пила анальгин. Прохладно, надела плащ. Ушла в 4.30 к собору на 45-й троллейбус.

В «Инкомбанке» сняла, как обычно, 500 000 на жизнь. Проехала на троллейбусе на Таганскую улицу, зашла в магазины и вернулась в мастерскую в 6 вечера.

Гена смотрел «Новости» по телевизору. Уже убрал милиционера на картине. Стал капризничать: «Хочу наваги, пожарь». Я отказалась из-за голодания, не хочу соблазна. Обиделся. Но уже через 5 минут стал нежно подлизываться. Я варила гречку, свёклу, кормила его. Он посадил луковицы во дворе на огороде. Опять смотрел телевизор.

Около 9 вечера я села поработать с записями, но почувствовала сонливость и ненадолго задремала прямо сидя… Потом ходила встряхнуться в сад – там мило в любую погоду. Шатры из крон, стволы старых деревьев, могучесть природы – всё гипнотизирует. Да у меня ещё слегка сомнамбулическое состояние от голодания…

Опять звонил Шульпин («единственный друг»). Я тёрла Гене свёклу, смешивала с майонезом, съела и сама несколько ложек. Опять возилась на кухне, кормила Марту. Звонила тётя Нюра Фатина. Звонила Рая-инвалидка. Гена (с больной спиной) поливал огород, промочил ботинок и сидел с мокрой ногой на холоде на веранде, наслаждался. Пришлось потом ноги парить, греть. Обсуждали ситуацию в «Инкомбанке» со вкладом, с доверенностью. Опять он смотрел телевизор – как деятели культуры выступают за Ельцина (якобы и Алёну увидел в анонсе). Просил сделать какао, заводил постоянно разговоры о политике. Немного поиграла на ф-но. В общем, так и не получилось поработать с записями.

А уже перед сном сильно разругались из-за его «Коммуналки». Я Гене: «Не могу теперь смотреть, зачем ты убрал милиционера – центр, стержень картины?» Гена обиделся, ушёл. Но через 15 минут снова идёт – ласки, примирение. И… опять ссора из-за картины. Я нервничаю, кричу: «Картина исчезла, остался театр, чистый эпатаж для зрителя, демонстрация техничности исполнения, смотреть на картину неприятно». Гена: «А что ты хочешь?.. Ссора нескольких людей всегда неприятна». Я: «Не ссора неприятна, а картина…» – и т. д. Гена опять ушёл.

Вскоре возвращается, рассуждает: «Да, надо сделать картину-притчу… Странно, вот Достоевский… был совершенно гениальный, абсолютно гениальный. А учителем всё-таки был Толстой…» И… Гена слегка, как-то издалека начал меня постепенно убеждать в своей правоте на картине. Мол, в притче этот гротеск и театральность необходимы…