Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

В мастерскую я вернулась уже около 11 часов вечера. Гена мне очень обрадовался, да и я как-то оттаяла после депрессии. Он звонил художнику Коле Бочарову, что умер Дмитрий Хамин (который тоже учился в Суриковском), а Коля, оказывается, был на его похоронах. Мы опять двигали привезённую мебель, поставили белый буфет в прихожую (вместо большого старого сундука). Гена лёг с грелкой около часу ночи. Я ещё варила, возилась на кухне, фильтровала воду. Легла в 3.

23 марта. Суббота

Гена меня разбудил, поднял в 12-м часу – тот же холод, та же кухня… Завтракали. Гена жаловался на слабость, но пошёл осматривать свой двор. Убирал за Мартой по всему саду, посадил её на цепь (ползимы бегала свободно). Я звонила Олечке Фатиной, благодарила за вчерашнюю мебель и перевозку. Наводила порядок то в спальне Гены (вчера туда поставили старый сундук), то в своей комнате (книги теперь в новом шкафу).

Потом ходила по магазинам в своём районе: и на Большой Андроньевской была, и в Большом Рогожском переулке, и в Малом, полтора часа ходила. Возвращаюсь – у дома Мишка, Марту ждёт. Рассказала Гене. Он Мишку через зал и пристройку потащил в сад, а Марту спустил с цепи. Тут и начался цирк! Они и кувыркались, и обнимались, и носились по всему саду – оба мокрые, грязные…

Гене звонил Шульпин – что Россия и Белоруссия объединяются 2 апреля в Союз. Гена так обрадовался, что даже прослезился. А у меня усталость ног и вообще апатия, заторможенность от досады, что и не голодаю, и записи запустила. Правда, временами весенние радостные приливы хандру пересиливают…

Ставили с Геной ворота у входа в «галерею» в конце сада. Потом Гена отпустил меня готовить обед, но следом пришёл и сам возбуждённый: «Где тёплая вода? Почему её нет? Я пить хочу!» Меня сразу разозлил его агрессивный тон. Вспышка ссоры, оскорбления. Ушёл опять в сад, растаскивал трубы…

Пошла звать на обед. Пришёл, подлизался. Ели около 6. Гена – снова в сад, я помыла посуду – и тоже к нему, помогать. Ставили по краям ворот две чугунные «колонны» (широкие трубы). Приходила Нинка, принесла старую мужскую рубашку, шпроты и кости Марте (Марту опять посадили на цепь). Нинка быстро ушла. Васька всё гулял возле нас.

Потом вернулись в дом, я очень устала, хотела лечь спать. Но опять стала разбирать вещи в своей комнате, считала расходы и проч. А в 9-м часу вечера вдруг пришёл Шульпин, как всегда, переполненный политическими событиями. Они с Геной смотрели ТВ, а потом мы решили отметить воссоединение с Белоруссией – выпили по рюмочке водки с вареньем. Пили чай. Шульпин написал и напечатал у себя на машинке огромное письмо Ельцину, читал нам выдержки. Жаловался: «Не могу работать, пока не будет порядка в стране, перо валится из рук…» Опять говорили о политике, я Шульпина всё за коммунистов агитировала, мол, это же простые русские люди. Ушёл Шульпин около 11 вечера.

Гене звонила Рая-инвалидка. Я звонила Варе Пироговой, Вере Николаевне. Потом пришивала внутренние карманы к своему коричневому пальто. Гена принёс мне журнал «Звезда», № 6 за 1995 год, со статьёй Бориса Парамонова «Русский нигилизм как культурный проект». (Мне всегда интересно слушать Бориса Парамонова по радио «Свобода».) Сам Гена потом смотрел кино по ТВ – Джеймс Бонд и проч.

24 марта. Воскресенье

Как сладко спится в холоде, и как трудно вставать… Гена встал пораньше, ходил в сад, смотрел наше вчерашнее строительство. Я встала в 11. Жарила рыбу, варила картошку. Завтракали. Зашёл разговор об Алёне Басиловой. Я рассказывала Гене о нашей поэтической перебранке в далёком 1969 году, когда я снимала комнату у соседей Алёны в той же квартире. Жизнь Алёны тогда – это сплошные гости, московская богема, бесконечные стихи. Как-то во время обиды на Алёну у меня в голове родились нелепые строчки:

Не более, чем светский лоск, вашей минуты высота,
Но извиняюсь, что не та мне мысль сегодня поступила…
Я не осмелюсь вас судить – законы праведней земные,
Чем мой упрёк в подлунном мире.
                                    И всё ж прошу меня простить…

Я эти строчки бегло записала, чтобы потом доработать, бумажку спрятала между книг на стеллаже и уехала на работу в Бронницы на сутки. Комнату свою я никогда не закрывала, так как и с Алёной, и с её мамой Аллой Александровной Рустайкис, и с тётей мамы Алисой Яковлевной Хвас мы жили как одна семья… Возвращаюсь с работы на следующий день – у меня в комнате на столе ответ Алёны. Видно, она как-то нашла моё послание (у неё всегда была острая интуиция).