Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

Мне позвонил Гена Кузнецов (из соседнего здания мастерских художников), сказал, что у них в батареях появилась вода. Потом во дворе Николай Дмитриевич (завхоз «Канта») сказал, что пустили отопление (по старой теплотрассе). И потом постепенно и наши батареи стали нагреваться (к 5 часам вечера). Совсем другое настроение! Я укрепила длинное узкое зеркало в прихожей в углу. Заменила старое облупившееся зеркало на комоде, заменила лампу в прихожей (повесила бра). Гена мне звонил от Бориса, я просила его зайти домой, привезти из дома овальное зеркало, но он не захотел. Звонила мне Галя Шабанова (художница, подруга Гены ещё со школы), спрашивала, не знаю ли я, где купить холст (?). Потом я варила щи, гречку, делала сырники.

Гена вернулся в 8-м часу вечера. Рассказывал о своём портрете, Борис пишет его на маленьком холсте, опять всё менял, Гена недоволен. Борис обещал подарить нам этот портрет. А большой портрет Гены, который он писал по памяти (без натуры), уже трогать не хочет. Гена говорит, что там абсолютно другой образ, никакого сходства… Борис ему жаловался на жизнь. Сам готовит еду, его жена Лера только телевизор смотрит (Лера была журналисткой, старше Бориса на 10 лет). А тёща его вообще уже не ест – помирает… Мы с Геной поужинали, и он собрался домой: завтра утром ему к зубному. Уехал в 9-м часу вечера.

Я варила кашу Марте, фильтровала воду, сортировала карандаши (огромное «наследство» от Юрия Павловича Савоничева, хватит до конца жизни). Слушала радио «Свобода» – Панченко, «Русская религиозность» (о юродивых). Кормила Марту, любовалась зимней красотой сада… Занималась своими записями – сидела на кухне с настольной лампой, там теплее. Легла около трёх, читала в журнале «Звезда», № 6-1995, Бориса Парамонова (убедительно, сочно пишет).

Гена дома всё смотрел ТВ и звонил мне несколько раз: «Ну посмотри, что там дальше в программе…»

29 марта. Пятница

Я ночевала в мастерской на Таганке, Гена – дома, на Ленинградском. Будила его утром по телефону, но он уже сам проснулся, встал, собрался идти в зубную поликлинику. (Ходил, записался к врачу, потом понёс анализы в общую 39-ю поликлинику, чтобы к понедельнику были готовы результаты для эндокринолога, опять в зубную поликлинику, был у врача и вернулся домой.)

Я утром в мастерской всё нежилась в кровати – то дрёма, то сон… Снилась мама, будто я проезжала на машине мимо и навестила её. Радостные обе, тут же и Гена, стал просить у неё щей, но сам ушёл писать картину и увлёкся – рисовал рваную скатерть с оборванной бахромой. А у мамы в соседней комнате полон стол чистой посуды: красивые вазочки, фарфоровые ковшики…

Встала около 11. Батареи тёплые, радостно. Кормила Марту во дворе – она долго ласкалась ко мне, а потом смешно начала есть: задние лапы на скамейке, передние – у чашки на земле, хвост кверху. Живописная картина! Ходила я к соседям в «Кант» насчёт ремонта телевизора. Привела Николая Дмитриевича, он забрал из спальни телевизор («Рекорд В-312»), который то работает, то нет.

Гена мне звонил из дома, рассказывал о своих успехах: сдал анализы, был у зубного. Потом откровенничал: «Не знаю, что со мной… Какие-то психические срывы… В зубной поликлинике стою в очереди в регистратуру – и вдруг пришёл прямо в бешенство от того, что одной пожилой женщине не хотят давать талон к врачу Дорониной, к которой она хочет попасть, и талоны вроде бы есть. Я возмутился. А когда подошла моя очередь и эта молоденькая регистраторша стала смотреть мою карту, злобно ей сказал: „Что вы смотрите, что вы там понимаете?“ – и обозвал её чумой. И долго так злился – и когда в поликлинику ходил, сдавал анализы… Но потом злоба прошла, думаю: а чем она виновата? Может, ей велели к разным врачам записывать больных? И когда снова пошёл в зубную, извинился перед этой регистраторшей…»

В мастерскую Гена приехал в 2 часа дня. В поликлинике ему наговорили, что сливочное масло диабетикам нельзя, лучше заменить сыром, что хорошо есть бананы… После обеда Гена пошёл в зал работать над «Коммуналкой». Потом позвал меня позировать, рисовал в центре картины сумасшедшую дочь в красной юбке с веером и палкой. Я позировала долго, часа три с перерывами, и всё ругала этот образ. Гена, бедный, всё терпел, обогревал меня круглым рефлектором, и я временами сильно зевала. Наконец около шести часов Гена уснул сам (спал сегодня дома совсем мало).