Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

В общем, к врачу Гена прорвался, но анализы его оказались хуже прежних – около 15 ед. сахара в крови и 1 ед. в моче (а норма – 6 и 0). Врач ему сказал: «У вас диабет не от сладкого, а от нервов, волноваться не надо». (Гена мне потом: «А как тут не волноваться? В метро с тележкой не пускают, к врачу тоже с трудом пролез…»)

После поликлиники мы на 5-м троллейбусе доехали до Савёловского вокзала и на метро с двумя пересадками приехали на «Бабушкинскую». Уже устали оба, да ещё с тележками. Поплелись в скульптурный комбинат. По дороге видели какую-то жуткую картину – около 20 брошенных грузовиков, фургонов и проч. Некоторые ещё целые, другие – все ободранные, видимо, уже давно здесь стоят. Наверно, связано с рэкетом…

Добрались до скульптурного комбината. Тоже унылое зрелище. Бродили по большой территории: то там, то здесь мраморные глыбы, заброшенные скульптуры «Слава труду», невостребованные теперь изваяния Ленина, гербы городов, какие-то стенды и прочий советский пафос в камне. Запустение. А ведь «когда-то здесь горланили купцы», кипела работа… Роберт Посядо говорил, что Петя Чусовитин был здесь чуть ли не главным начальником…

Наконец нашли цех реставрации. Там оказался молодой парень – Денис, он реставрирует особняк МИДа на Спиридоновке после пожара, показывал свои «запасы». Потом Гена ходил ещё куда-то. Я его ждала в комнате Дениса, смотрела в окно: под навесом в темноте ещё груда скульптурных фигур, видны подолы юбок, сапоги… В комнату заходила какая-то огромная рыжая собака с «китайским лицом». Наконец вернулся Гена – ему там кто-то предложил гипсовые гирлянды по 100 тысяч рублей за штуку (т. е. надо 300 тысяч выложить). У Дениса тоже нашлась подходящая гипсовая плита, и он (с рабочим) тоже запросил по 100 тысяч рублей за одну отливку. Потом уже согласились сделать 3 отливки за 200 тысяч. Мы обещали подумать.

Потащились обратно со своими тележками. Я в метро от усталости уснула. Доехали до Таганки. На улице сильный ветер. По дороге в мастерскую в Товарищеском Гена подобрал два старинных полусломанных зонта.

В мастерскую пришли в 8-м часу вечера. Усталые. Ели пельмени. Гена привёл Марту, смотрел ТВ, дремал. Потом ходил в зал, немного писал картину. Звонил ему Шульпин и инвалидка Рая. Я кормила Марту, жарила арахис, мыла посуду, приготовила большую банку для мёда. Спать легли в полночь.

2 апреля. Вторник

Опять выпал снег. Гена утром чистил тротуар у фасада, вернулся в дом восторженный, стал меня будить, поднимать: «Как хорошо на улице! Солнце сверкает! Снег чистый, липкий, можно вылепить и Ваську, и тебя!» Встала в 11:30. Звонила в книжный магазин на ул. Качалова – сказали, что поступил только 4-й номер «Собрания законодательства Российской Федерации», т. е. в нём ещё нет приказа о присвоении Доброву звания заслуженного художника.

Мы завтракали, и вдруг в 1 час везде погас свет. Я позвонила в соседний дом скульптору Гене Кузнецову. Оказалось, что это он отключил рубильник, чтобы починить свою розетку (мы и не знали, что зависим от них). Вскоре свет появился, но Гена всё-таки сходил к соседям в мастерскую посмотреть на общий с ними рубильник. Вернулся с мокрой Мартой, она легла сушиться у печки.

Гена опять думал про гипсовые украшения под окнами фасада, ходил в Суриковский институт напротив, пришёл обратно. Сказал, что формовщика не застал, но видел преподавателя Фомкина, который когда-то ему поставил двойку за этюд натурщицы (якобы Гена нарисовал проститутку с накрашенными губами). Я говорю: «Он вспомнил это?» – «Да он и меня-то уже давно забыл».

Я стала просить Гену прибить широкую доску (или фанеру) внизу к скамье в ванной комнатке (вернее, туалете-душевой), чтобы ставить туда вёдра. Но он собрался в зал писать картину и весело ответил: «Ватсон! Ну, это ты и сам можешь!» И принёс мне две доски. Но мысль моя уже помчалась дальше: «Давай поставим в ванной у стенки узкий шкафчик, который привезли от Савоничева». Поставили, поместился, выправили уровень…