Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

С проулка видели прихожан, возвращавшихся из собора Сергия Радонежского, некоторые с палочками. Колокола звонили без перерыва часа два. Гена собирался сегодня выносить разный мусор из сада на пустырь: куски цемента, мешки слежавшегося гипса и проч. Раскрыли забор. И вдруг… Гена решил перенести весь забор по проулку дальше на 70 см и выправить дальний угол забора, который был как бы срезан. То есть хочет расширить наш сад. Я поняла сразу, что это его решение бесповоротно и спорить, пугать скандалом с соседями бесполезно. А тут ещё как раз подошёл ничего не подозревающий, миролюбиво настроенный Слава Туренко – художник из соседней мастерской (к их зданию и придвинется наш забор с воротами).

Начали отодвигать забор с дальнего угла в глубине проулка. Я помогала, держала стойки, Гена по очереди двигал разные концы секций забора. На пустыре носились Марта с Мишкой. Подходила к нам приятная женщина с цветами – Белинская Людмила Николаевна, хочет отдать Гене льняное масло и офортный станок сына – художника-дилетанта. Живут они где-то у булочной в Большом Рогожском. Потихоньку работа наша двигалась, никто не мешал.

В 4 часа дня Гена отпустил меня в булочную. Потом я обедала. Вернулась. Пошёл кушать Гена (обоим уходить нельзя – раскрыт забор). Я выкапывала глину из ямы, клала в корыто. Пообедал, пришёл Гена. Стали переносить старые ворота ближе к дальнему углу, там как раз асфальт. (Позже эти ворота неожиданно повалились на меня, чуть не раздавили – щёку покарябали).

Потом перешли к ближнему углу забора (где проулок выходит на Товарищеский переулок), начали передвигать угол забора на 70 см. Уже вечерело. Чувствовался праздник. Гуляли граждане, семьи с детьми. Проходила весёлая молодёжь… Приятное, забытое ощущение патриархальности, особенно в сумерках. Явился Васька, тоже гулял на пустыре. Высоко в ветвях деревьев у гнезда громко кричали не то вороны, не то грачи…

Но у меня начались свои переживания: каждый день горячий, каждый день мне некогда заняться записями, всё откладывается, всё запущено – и конца этому не видно. Не удержалась потом, брякнула Гене, что всё осточертело. Он сразу же вскипел, заматерился, убежал, прибежал – орал, ругался… И снова за монтировку – вытаскивать гвозди из досок. Я протянула провод, зажгла лампочку. Но и с лампочкой уже трудно было вытаскивать и забивать гвозди, пилить и укреплять доски. Возились долго. Отодвинули наконец весь забор. Но получилось неровно, дугой – слишком отодвинули дальний угол. И всё из-за жадности (ругала Гену, он злился).

Закончили уже в 12 под непрерывный звон колоколов. Вернулись в дом. По телевизору шла служба в Елоховском соборе, чуть позади патриарха Алексия стоял наш Володя Щукин в пасхальном облачении. Поужинали. Как-то радостно на сердце. Гена предложил сходить на службу в храм Сергия Радонежского (он рядом). Собрались, ушли в час ночи.

Только вышли из ворот – Васька сидит, орёт на заборе в саду. Он, оказывается, вылазит из дома через щель под новой дверью, таким ловким оказался. Сняли его с забора, занесли в дом, дверь в спальню Гена закрыл.

Были в соборе. Красиво. Свечи, новый иконостас, реставрированные росписи. Народу немного. Молодёжь молится, крестится, поют «Христос воскресе – воистину воскресе…». Утешает, успокаивает вера бесхитростных русских людей. Потом сидели на лавочке на небольшой площадке у собора, нашли 100 рублей…

По дороге обратно Гена рассуждал, почему славят самого Христа, а не его учение. Я отвечала, что слаб человек, делает то, что проще и понятнее. Гена: «Нет, ты меня не понимаешь…» Домой вернулись в 2 часа ночи. По телевизору – кино «Воскресение» Толстого. Сразу у обоих на глазах слёзы…

Ещё пили чай. Гена жаловался на боль в пояснице. Лёг он в 3 часа. Я убиралась на кухне, легла попозже. Колокола всё звонили – и в 3 часа, и в 4… В доме тепло и уютно.

14 апреля. Воскресенье

Пасха. Таганка. Гена встал раньше, уже обошёл наш вчерашний отодвинутый забор. Я встала в 11, он в зале писал картину. Позвал меня: «Посмотри, как я себя нарисовал». Пошла смотреть. В центре картины – разъярённый мужик, рука в гипсе… Я, конечно, стала критиковать: «Всё у тебя через край, как тесто… Это же карикатура из „Крокодила“». Гена обиделся: «Ладно, иди…»

Завтракали, ели освящённый кулич (так и назывался в магазине). Я Гене: «У вас дома в Омске Пасху справляли?» – «Нет, рядом тоже жил коммунист. А что было за забором, нас не касалось. Там жили три женщины, большой сад, вечно пьянки-гулянки…» Гена увлёкся, стал рассказывать про соседей. Я дала ему бумагу и карандаш – нарисуй, кто где жил… Он стал рисовать план: «Это наша 2-я линия… Тут 65-я школа, где я учился… Тут Мишка Лезин жил, тут дом с башенками, евреи жили… А тут – Лёвка Горецкий, уже, наверно, давно в Америке…»