Вдали от безумной толпы

– За этот грех я и намерена понести кару, – сказала Батшеба твердо. – Знаете, Габриэль, я все никак не могу забыть того, что однажды глубоко ранила мистера Болдвуда по одной лишь праздной прихоти. Если бы не эта злая шутка, он, быть может, никогда и не захотел бы жениться на мне. Ах, до чего я жалею о том, что не могу очистить душу, заплатив за причиненный ему ущерб крупной суммой денег! Увы, есть только один способ погасить этот долг, и мне кажется, я обязана сделать все возможное, не думая о собственном будущем. Если повеса проигрывает в карты наследство, которого еще не получил, это не освобождает его от необходимости платить. Я была повесой. Теперь закон, в глазах которого мой муж всего лишь пропал без вести, а также мои собственные сомнения не позволяют мне повторно выйти замуж, пока не пройдет семь лет. Я спрашиваю вас лишь об одном: вольна ли я вообще думать о замужестве, хотя бы оно даже было для меня наказанием (именно таковым оно и будет)? Мне отвратительна мысль о том, чтобы стать чьей-то женой при таких обстоятельствах, и отвратителен тот сорт женщин, к которому я, по видимости, сама буду принадлежать, если так поступлю!

– На мой взгляд, тут все зависит от того, считаете ли вы, как считают все вокруг, что ваш муж погиб.

– Да, в этом я давно перестала сомневаться. Я превосходно понимаю: будь он жив, он давно бы уже вернулся. И я знаю зачем.

– В таком случае вы в полном праве думать о замужестве. В религиозном смысле вы ничем не отличаетесь от вдовы, схоронившей мужа год назад. Почему же вы у мистера Тердли не спросите, как вам быть с мистером Болдвудом?

– К пастору я не пойду. Мне нужен совет человека широкого ума, а не того, кто обязан судить о таких делах по роду своих занятий. Я скорее спрошу священника о законе и праве, адвоката – о лечении болезней, доктора – об управлении фермой, а управляющего фермой, то есть вас, – о морали.

– А о любви…

– Себя саму.

– Боюсь, тут в ваших рассуждениях имеется изъян, – грустно улыбнулся Оук.

Батшеба не ответила. Вскоре она удалилась, сказав только:

– Доброго вам вечера, мистер Оук.

Она говорила с Габриэлем откровенно, не прося и не ожидая от него ничего сверх того, что он ей сказал. И все же в самой сокровенной глубине ее непростого сердца возникло едва ощутимое чувство, похожее на разочарование, причины которого Батшеба не хотела признавать. Оук ни разу вслух не пожелал, чтобы она была свободна и он сам мог на ней жениться. Ни разу не сказал: «Я точно так же, как и он, готов вас ждать». Именно его молчание и саднило, как укус насекомого. Хотя, заговори он, она, конечно, не стала бы слушать. Разве она не твердила, что такие мысли о будущем греховны? И разве Габриэль не слишком беден, чтобы объясняться ей в любви? Однако ж он мог бы по меньшей мере намекнуть на свои чувства и как бы в шутку осведомиться, дозволено ли ему о них говорить. С его стороны это было бы мило, а может, и более того. А она бы ему показала, как благосклонно и неоскорбительно звучит порою женское «нет». Но дать хладнокровный совет, не сказав ни слова кроме того, о чем его спрашивали… Наша героиня весь вечер была этим раздосадована.

Глава LII Скрещение путей

I

Пришел канун Рождества. Жители Уэзербери только и говорили, что о празднике, который устраивал у себя Болдвуд. Сами по себе праздничные рождественские застолья были делом не таким уж редким, но то, что устроитель именно Болдвуд, поразило селян сверх всякой разумной меры. Они едва ли удивились бы меньше, если бы в проходе собора состоялся крокетный турнир или почтенный судья вздумал вдруг представлять на сцене.

Праздник готовился на славу – в этом сомневаться не приходилось. Днем в лесу срубили большую ветку омелы и повесили ее в зале холостяцкого дома. Затем принесли охапки остролиста и плюща. С шести утра до обеденного часа на кухне в полную силу трещал огонь, его длинные языки лизали чайник, кастрюлю и трехногий котелок, как Седраха, Мисаха и Авденаго[74]. На открытом пламени приготовлялось мясо, обильно сбрызгиваемое жиром.

Из длинной залы, в которую выходила лестница, убрали все, что могло помешать танцам. В уже затопленный камин положили добрый кусок толстого ствола, который оказался до того велик и тяжел, что его никак не удавалось ни внести, ни вкатить. Двоим работникам пришлось сперва тащить бревно на цепях, а затем приподнимать рычагами.

И все же в доме не чувствовалось веселья, поскольку хозяин, человек совершенно неопытный в устроении празднеств, отнесся к делу с излишне серьезным усердием: вместо приятности во всем ощущалась давящая торжественность, все делалось без сердца, наемными людьми. Здесь словно витала какая-то тень, которая говорила, что происходящее противоестественно для этого места и живущего здесь одинокого человека, а потому и нехорошо.

II

Батшеба тем временем одевалась к празднику. По ее велению Лидди внесла в комнату два подсвечника и поставила их по бокам зеркала.