– Не уходи, Лидди, – сказала госпожа почти боязливо. – Я сегодня до глупости взволнована, а почему и сказать не могу. Не хотелось бы мне ехать на этот праздник, да деваться некуда. Я ни разу не говорила с мистером Болдвудом после осенней ярмарки, когда пообещала, что в Рождество встречусь с ним по одному делу, но я и не подозревала, как торжественно он обставит эту встречу.
– По мне, так надо ехать, – сказала Лидди, намеревавшаяся сопровождать свою госпожу, благо Болдвуд пригласил всех без разбору.
– Да, я появлюсь, конечно. Но ведь праздник устраивается в мою честь. Это меня и беспокоит, Лидди.
– Ах, мэм, неужто в вашу честь?
– Да. Причина я. Не будь меня, и праздника бы не было. Больше ничего объяснить не могу, да тут и объяснять-то нечего. О, зачем я только приехала в Уэзербери!
– Грех это – не радоваться своему достатку.
– Нет, Лидди. С тех пор как я приехала сюда, жизнь моя состоит из сплошных огорчений, и сегодня, по всей видимости, меня ждет еще одно. Ну а теперь принеси-ка мне черное шелковое платье и погляди, как оно на мне сидит.
– Неужто опять черное надеть хотите? Вы ведь уже четырнадцать месяцев вдовеете. В такой-то вечер не пора ли вам малость принарядиться?
– Разве это необходимо? Нет, я уж лучше оденусь по-прежнему. А то, если появлюсь в светлом платье, люди невесть что станут обо мне говорить. Решат, будто я веселюсь, хотя на самом деле я серьезна и печальна. Моя бы воля – никуда бы я не поехала. Ну да не бери в голову. Останься здесь и помоги мне закончить туалет.
III
Болдвуд в тот час тоже одевался. Портной, приехавший из Кестербриджа, подавал ему новехонький сюртук. Никогда еще фермер не был по части своего платья так придирчив, так капризен. Портной вертелся возле него, поправляя то талию, то рукав, то воротник, и впервые за долгие годы Болдвуд от этого не скучал. Прежде он называл чрезмерное внимание к одежде ребячеством, но теперь никакие философические соображения не мешали ему придавать складке на ткани такое значение, как если бы это было землетрясение в Южной Америке. Наконец Болдвуд выразил относительную удовлетворенность работой и уплатил по счету. Выходя, портной столкнулся в дверях с Габриэлем, явившимся для ежедневного доклада о состоянии дел.
– Ах, Оук, – сказал фермер, – сегодня на празднике я вас, конечно же, увижу? Приходите, повеселитесь. Я распорядился, чтоб не жалели ни денег, ни сил.
– Я постараюсь быть, сэр, но, наверное, приду не рано, – тихо ответил Габриэль. – Приятно видеть, как здесь все преобразилось.
– Да, признаюсь, я и сам сегодня настроен на праздничный лад. До того весел, что даже чуточку грущу: ведь вся эта радость скоротечна. К тому же слишком радужная надежда порой оказывается для меня предвестницей беды. Потому я зачастую бываю доволен своим угрюмством и боюсь собственной радости. Впрочем, это, верно, нелепо. Я чувствую, что нелепо. Быть может, наконец-то занимается мой день.
– Пусть он будет долог и светел.
– Спасибо вам, спасибо. Вся эта радостная суета зиждется на одной лишь надежде. Даже не на надежде, а скорее, на вере. Что-то, Оук, у меня руки немного дрожат. Не могу хорошо завязать на шее платок. Не поможете ли? Мне, знаете, в последнее время нездоровилось.
– Печально слышать, сэр.
– О, ничего серьезного. Постарайтесь, пожалуйста, завязать получше. Не носят ли сейчас какой-нибудь новый модный узел?
– Я не знаю, сэр, – ответил Габриэль упавшим голосом.
Болдвуд подошел ближе и, пока Оук завязывал ему шейный платок, разгоряченно продолжал:
– Может ли женщина сдержать свое слово, Габриэль?
– Может, если это не доставит ей неудобств.
– Точнее, даже не слово, а подразумеваемое обещание.
– За то, что женщина подразумевает, я отвечать не берусь, – сказал Габриэль с легкой горечью. – В ее замыслах больше дыр, чем в решете.
– Не говорите так, Оук. В последнее время вы становитесь циником. Отчего же? Мы с вами как будто поменялись местами. Я сделался молод и преисполнился надежд, а вы состарились и ничему не верите. Так может ли женщина сдержать слово, если обещала не выйти замуж сейчас, но обручиться, чтобы выйти замуж по прошествии определенного времени? Теперь вы лучше моего знаете противоположный пол. Ответьте мне.
– Боюсь, мое знание оценено вами слишком высоко. Однако сдержать такое обещание женщина может. Если искренно желает исправить прошлую ошибку.
– Пока еще дело до этого не дошло, но я думаю… я знаю, что скоро дойдет, – произнес Болдвуд порывистым шепотом. – Я поговорил с ней настойчиво: она, кажется, расположена проявить ко мне доброту и смотреть на меня как на того, кто станет ее мужем в далеком будущем. Этого мне довольно. А чего еще я могу ожидать? Она знает, что женщина не имеет права выходить замуж, пока не пройдет семи лет после исчезновения мужа. А ее случай именно таков, ведь тела не нашли. Может быть, ее сдерживают соображения юридические, а может – религиозные. Так ли, иначе ли, сейчас она с неохотой говорит о замужестве. И все же она обещала – вернее, подразумевала, что обещает, – помолвиться со мною сегодня.
– Семь лет… – пробормотал Оук.