Вдали от безумной толпы

– Я только хочу сказать, сержант, что на вашем месте я бы ехал обратно за границу, пока не поздно. Не стал бы я ничего затевать, рискуя приобрести дурную славу, затем только, чтобы снова жить с женой. Всплывет наружу ваше актерство, и вы это знаете, хотя и говорите наоборот. Объявиться теперь, в разгар пирушки! Чем хотите клянусь: тот еще поднимется шум!

– Да уж. Если Батшеба сейчас у Болдвуда, то я, надо полагать, буду там не самым желанным гостем, – ответил Трой с легкою усмешкой. – Воображаю себя этаким Алонсо Отважным![75] Едва я войду, гости в ужасе остолбенеют, смех стихнет, свет в зале сделается голубым, а черви… Уф, ну и жуть! Пеннивейз, позвони, чтобы принесли еще бренди. А то меня в самом деле дрожь берет. Ну-с, что там еще? Ах да, мне же нужна трость!

Пеннивейз ощущал всю сложность нынешнего своего положения. В случае примирения Троя с Батшебой ему надлежало не только заручиться покровительством мужа, но и вернуть себе благорасположение жены.

– Она в глубине души хорошая женщина, – произнес он дипломатически. – И порой мне думается, что у нее сохранилась симпатия к вам. Но разве можно знать наверняка? В чужую шкуру ведь не влезешь… Вы, сержант, конечно, поступайте как знаете, а я буду делать то, что вы велите.

– Так. Дайте-ка поглядеть, который час, – сказал Трой и, опорожнив стакан одним махом, поднялся. – Половина седьмого. Пойду не спеша и в девять буду уже там.

Глава LIII Concurritur – horae momento [76]

Перед домом Болдвуда стояли несколько мужчин. Лица их были обращены к дверям, которые то и дело открывались и закрывались, чтобы впустить или выпустить гостя либо слугу. Всякий раз при этом длинный прут света оставлял на земле золотистую полосу, в тот же миг погасавшую, после чего все вновь погружалось во тьму, и только фонарь тлел, как светляк, среди вечнозеленых веток, украшающих вход.

– Сегодня днем его видели в Кестербридже. Так парнишка сказал, – произнес шепотом один из собравшихся.

– Я верю. А почему бы и нет? Тела-то не нашли, – отозвался второй.

– Странная история, – прибавил третий. – Но она, хозяйка, точно ничего об этом не слыхала.

– Ни словечка.

– Так может, ему этого и не надобно.

– Если он жив и скрывается поблизости, то, стало быть, замышляет недоброе, – заметил первый. – Жаль мне ее, бедняжку. Хлебнет она с ним горя.

– Да нет, он теперь тихо сидеть будет, – промолвил некий оптимист.

– Глупо она сделала, когда связалась с этим малым! Чем жалеть ее, вернее будет сказать, что так ей и надо: уж больно своенравна.

– Ну это ты зря! Какой с нее спрос? Разве может девушка разгадать мужчину? Коли все так, как мы думаем, то это наказанье потяжелее будет, чем ее вина… Эй, кто здесь?

Послышались шаги.

– Уильям Смоллбери, – отозвалась из темноты неясная фигура, подходя к собравшимся. – Черно сегодня, хоть глаз выколи. Переходил реку по бревну, чуть не свалился, хотя никогда прежде со мной такого не случалось. Есть ли тут люди Болдвуда? – Говорящий стал вглядываться в лица собравшихся.

– Да, все мы его работники. Повстречались здесь несколько минут назад.

– Ты никак Сэм Сэмуэй? Признал тебя по голосу. Ну что? В дом?

– Сейчас идем. А скажи-ка, Уильям, – прошептал Сэмуэй, – не слыхал ли ты одного странного разговора?

– Какого? Не про сержанта ли Троя, ребята? – ответил Смоллбери, тоже понижая голос.

– Ага. В Кестербридже его видели.

– Слышал. Только сейчас от Лейбена Толла. Да не верится мне. А вот, кажись, и сам Лейбен.

Шаги сделались громче.

– Лейбен?

– Он самый, – откликнулся Толл, подходя ближе.

– Слыхал еще что-нибудь?

– Нет.

– Мне думается, лучше нам помалкивать. Потому как если это неправда, чего хозяйку зря волновать? А ежели правда, то все равно от разговоров пользы не будет. Они беды не отвратят. Дай-то Бог, чтобы это оказалось вранье. Пускай себе Генери Фрэй и его дружки говорят об нашей госпоже что хотят, а мне она ничего дурного не сделала. Норовистая, рубит с плеча, не подумавши, однако смелости у нее не отнять, и лгать она не станет, как бы правда ей ни вредила. Мне не с чего хозяйке зла желать.

– Многие бабы помаленьку привирают, а она ни-ни. Это редкость. И ежели что дурное про тебя думает, то прямо в лицо скажет. Не станет за глаза ругать человека.

Разговор иссяк. Каждый из мужчин погрузился в собственные размышления, и только шумы веселого праздника временами нарушали тишину. Но вот из дома хлынул поток света, и в ярком четырехугольнике дверного проема возникла знакомая фигура Болдвуда. Он закрыл дверь и медленно зашагал по тропинке.

– Хозяин, – прошептал один из собравшихся. – Давайте-ка притаимся. Тогда он пройдет мимо. Не то ему не понравится, что мы здесь торчим.

Не заметив людей у зарослей высокого кустарника, Болдвуд дошел до ограды, постоял немного, затем оперся о калитку и протяжно вздохнул. Работники расслышали его тихие слова, сказанные самому себе:

– Господи, только бы она пришла! Иначе этот вечер принесет мне одни мучения! О моя дорогая, любимая, зачем ты заставляешь меня томиться в ожидании?