Вдова Хана

— Ничего. Все заживет. Давай сделаем это.

— Я буду останавливаться.

Это было не просто больно, а адски больно. Между наших ноющих, израненных рук протискивался толстый, ржавый, острый штырь, и когда Хан двигал нашими руками, чтобы поддеть веревку, он впивался то в мою ладонь, то в его. Я старалась не кричать, не плакать, но я просто человек и не могла сдержать всхлипов. Каждый раз, когда он это слышал, то останавливался и ревел сквозь стиснутые зубы.

— Потерпи… еще немного. Совсем чуть-чуть.

Мне уже не верилось, что когда-то этот человек не был способен ни на что, кроме жестокости и циничности.

— Расскажи мне, как наш сын появился на свет. Расскажи мне о первых днях его жизни.

И я говорила, зажмурившись, стараясь представлять только личико маленького Тамерлана и не думать о рвущем плоть штыре. Пока вдруг не ощутила, как по рукам кругами разошлись колючие, болезненные мурашки, и мы разъединились.

Ощутила, как руки Хана легли мне на плечи, и закрылась от него окровавленными ладонями, спряталась, чтоб не смотрел, чтоб не видел.

— Нееет! — закричала, когда он попытался развернуть меня к себе. И пальцы ослабили хватку. Ощутила, как горячи, пересохшие губы коснулись моего затылка, мягко, осторожно прошлись дорожкой вбок к мочке уха, вызывая дрожь во всем теле и истому счастья. Когда вдруг снова жить хочется, когда от голода по его прикосновениям иссохлась душа.

— Нет ничего, что могло бы испортить твой образ в моих глазах. — целует ежик волос. Поднимаясь выше к голове. Медленно повернул к себе, осыпал поцелуями мои руки, пытаясь отнять их от лица.

— Красивая… всегда красивая для меня. Они отрастут и будут еще прекрасней. Вот увидишь.

Убирает одну руку, потом другую, и я закрываю глаза, чтоб не видеть, как изменится выражение его лица. Вдруг там промелькнет разочарование, страх. Солнце меня не пощадило. Моя кожа красная, потрескавшаяся, шелушащаяся. Везде. На голове тоже.

— Красивая… безумно красивая. Как же я скучал по тебе.

И со стоном прижимается губами к моим губам.

Осторожно, едва касаясь, чтобы не причинить боль.

Мелкими прикосновениями целует каждый миллиметр моих губ. Верхней, нижней, проводит по ним шершавым языком.

— Посмотри на меня. По глазам твоим скучал. Увидеть их хочу. Посмотри.

И я поднимаю веки, чтобы отчаянно застонать ему в унисон. Обгоревшее лицо, потрескавшаяся кожа, блестящие лихорадочным блеском глаза и… да. Он прав. Для меня невероятно красив. Каждая черточка, каждый шрам, каждая шелушащаяся корочка. Все мое. Все родное и до боли любимое. Все зацеловать, залюбить, заласкать, унять боль.

Переплел свои сбитые пальцы с моими и прижался лбом к моему лбу. То-то мягкое и холодное ткнулось нам в щеки, и мы обернулись — Лала, ласкаясь, урчала и терлась о нас своей большой головой. Оставалось самое малое — всего то пройти несколько километров и найти ближайшую деревню. Это значило — остаться без воды на несколько дней. Флягу мы уже давно потеряли.

____________________________________________________

*1 — Легенда, о которой написала одна из читательниц. Я хотела ей ответить, но потеряла комментарий… А потом нашла эту легенду в интернете. И она действительно прекрасна. Спасибо за нее.

Глава 19

Я прощалась с тобой, умирала.

В беспросветной тоске замерзала…

Хоронила любовь, убивала

Но она, как всегда, воскресала…

Я прощалась с тобой… В промежутках,

Проклиная ночные минуты…

И одна…в тишине…так жутко

Каждый раз…навсегда…как будто.

Я прощалась с тобой так долго,

Прикасаясь к следам и меткам

Собирая секунд осколки…

В добровольной, незапертой клетке.

Я прощалась с тобой и ждала

Каждый день, каждый миг…так жадно…

Я беззвучно звала… и знала…

Ты вернешься ко мне…всегда… обратно…

© Ульяна Соболева

Он отнес меня к воде. Нагревшаяся за день она была теплой, как парное молоко, и мои обожженные солнцем ноги переставали зудеть от касавшейся ее мягкой влаги. Мы смывали друг с друга грязь, кровь, песок и землю, смывали запах клетки и плена, запах слез и боли, запах крови и тлена. Еще там, на берегу, когда Тамерлан снимал с меня грязное, вонючее платье, я боялась смотреть ему в глаза, я смотрела куда-то вниз, позволяя осторожно стянуть прилипшую к телу ткань, оставшись совершенно голой, беззащитной, словно с меня сняли кожу. Только он умел смотреть так, что вся неуверенность в себе, весь страх начинали испаряться, растворяться в его глазах. Уродство не может разжигать такой огонь в мужском взгляде.

— Красоту не испортить ничем, — шепчут его губы, — ничем, слышишь? Ты совершенная, идеальна… моя Ангаахай.