Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Отметим как курьез и авторский каприз употребление Аристовым имени Угрия вместо Венгрия (каковое у него встречается только в цитатах), так же как и индивидуальную передачу мадьярских фамилий, скажем: Зичий вместо принятого Зичи, Сепешгазий вместо Сепешгази и т. п. Более защитимо, хотя и сомнительно, что он и все местные названия дает в принятом у карпато-россов их варианте, например, Черновцы вместо Черновицы. Все же вряд ли допустимо писать Ердель вместо Трансильвания или хотя бы Семиградье.

Если высокое качество разбираемого нами труда в целом можно считать бесспорным, более проблематичный характер носят предпосланные ему при перепечатке вступительные статьи.

В первой из них, озаглавленной «Вместо предисловия» и дающейся от имени Карпато-русского Литературного Общества, мы с некоторым удивлением читаем (после упоминания о вековечной мечте карпатороссов об объединении их края с Россией): «Эта мечта в наши дни сбылась, однако не полностью, так как Лемковская и Пряшевская Русь еще остались вне пределов русской государственности». Почтенные переиздатели явно смешивают понятия Россия и СССР!

Зато согласимся с их следующей здесь же фразой: «Крепкий, сознательный и неистребимый патриотизм русского населения этой самой отдаленной западной русской Украины вносит отрезвляющую ясность в безнадежную драму современного украинского сепаратизма, убедительно разоблачая и опровергая его нищую, вздорную и ложную сущность».

Что же до очерка Пантелеймона Юрьева «Федор Федорович Аристов» (1888–1932), резким диссонансом звучат в нем, непонятно для чего введенные, гневные инвективы по адресу охранки, царской власти, русской военщины и даже славянофилов! Они тем более не на месте, что сам то Аристов везде говорит о российских государях с глубоким почтением, об успехах русского оружия – с чувством патриотической гордости, а о славянофилах как их верный последователь…

Если же взять карпаторосских писателей, про коих он пишет, то они ведь, подобно другим славянам, всегда смотрели на Русскую Империю с надеждой, чая от нее освобождения и радуясь ее победам и завоеваниям; а славянофилы, натурально, изо всех течений русской мысли, пользовались их особыми поддержкой и симпатией.

Ибо, как верно и отмечает Аристов: «идея общерусского национально-культурного единства являлась основным фактором всей общественной жизни Карпатской Руси».

«Современник», рубрика «Библиография», Торонто, 1979, № 41, с. 232-233.

Василий Кельсиев. «Галичина и Молдавия» (Бриджпорт, 1976)

Карпаторосское Литературное общество в США прекрасно сделало, переиздав книгу В. Кельсиева[200], первоначально опубликованную в Петербурге в 1868 году.

Столкнувшись в Галиции и Закарпатии с двумя типами культуры – польской и русинской, Кельсиев всей душой возлюбил последнюю. Один из главных упреков полякам у него – аристократический характер их литературы, искусства, их быта. Не замечает он только того, что ведь аристократична не меньше и русская литература, хотя и на иной лад. Впрочем, тут не только в этом дело. Кельсиев остро чувствует враждебность поляков к России (в большей мере понятную, собственно говоря), а карпатороссов отождествляет с русскими (пункт довольно-таки сомнительный).

Привязанность Кельсиева к темным, забитым хлопам и к униатскому духовенству (почти единственной среди них интеллигентной прослойке) не знает границ и выдерживает любые испытания. Даже когда он сталкивается с тем, как некрасиво эти мужики надувают своих добродушных и беззаботных панов; как они, в пору польского восстания, грабят и выдают властям молодежь, героически (если и неразумно) борющуюся за свободу отчизны; и даже когда вовсе дикие гуцулы, в горы коих он заехал из этнографического любопытства, его самого обносят жандармам как опасного шпиона, да так, что его в результате высылают из пределов Австро-Венгрии!

Все с той же порывистой страстностью Кельсиев невзлюбил евреев, в которых увидел эксплуататоров беззащитных галичан и угророссов (между тем, из его же сочинения видно, что те не просто хищники, а часто и советники селян, и даже их союзники против помещиков и чиновников). И уж тут он никак не хочет входить в положение народа, каковому тоже нужно жить и для того заниматься торговлей, ремеслом и пр.; в нем он замечает только дурное. Причем придирки его удивляют подчас мелочностью и желчностью: и молятся-то не так, как надо (а уж как русским свойственно уважать всякую молитву, соблюдение своего закона, как бы он странен и необычен ни казался!), и светских манер не проявляют, даже когда радушны и любезны (вот уж вовсе не типичный для великоросса формализм!).