Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Напротив, оба корреспондента не любили Есенина, – что не делает чести их способности к оценкам; он по таланту, несомненно, не уступал ни одному, ни другой из них. Враждебность к нему Пастернака легко понять, особенно принимая во внимание, что критика и публика их часто сравнивали, отдавая предпочтение второму. Цветаева, сама черпавшая порою сюжеты из русского фольклора, скорее казалось бы, могла понять значение «рязанского соловья»; но, очевидно, находилась под влиянием интеллигентского набора воззрений, несколько пренебрежительного по отношению к певцу крестьянской России.

Хотя, мы видим из ее писем, Марина Цветаева не считала себя интеллигенткой, а подчеркивала, что она по духу и воспитанию аристократка. Однако она как раз не без удивления отмечает, что в Лондоне именно стихи Есенина вызывали бурный восторг аристократических слушателей, включая представителей династии Романовых.

В других литературных суждениях мы готовы вполне согласиться с Цветаевой. Например, касательно Бабеля: «Захлебывание зверствами и уродствами. Какой романтизм ненависти!» И даже о Чехове: «Чехова с его шуточками, прибауточками, усмешечками, ненавижу с детства».

С интересом открываем, что она в действительности думала о Маяковском (за увлечение которым ее часто осуждают, а то и хвалят): «Маяковский ведь бессловесное животное, в чистом смысле слова скот. Маяковский – сплошной грех перед Богом; вина такая огромная, что надо молчать. Падший ангел».

Вот ее безоговорочное восхищение Пастернаком, оно наводит на сомнения. Хотя опять же, оно не мешало ей резко критиковать, например, его поэму о лейтенанте Шмидте.

Но тут мы скорее сходимся во мнении с Ходасевичем, говорившим: «Пастернак – сильно раздутое явление». И в более полной форме: «Восхищаться Пастернаком мудрено: плоховато он знает русский язык, неумело выражает свои мысли, и вовсе не глубиной и сложностью самой мысли объясняется непонятность многих его стихов. Не одно его стихотворение вызывает у читателя восклицание: “Экая, ей Богу, чепуха!”» (Эти высказывания выдающегося литературного критика приведены, – в примечаниях, – в самой разбираемой нами книге).

Впрочем, сама же Цветаева трезво писала своему кумиру: «Тебя широкие массы любить не могут».

А вот к себе она подчас бывала несправедлива. О своей дивной прозе, которая, безусловно, не менее драгоценна, чем стихи, и иногда даже выше их, она говорит: «Моя проза. Пойми, что пишу для заработка».

С политической точки зрения, отметим слова поэтессы: «В Россию никогда не вернусь. Просто потому что такой страны нет. Мне некуда возвращаться. Не могу возвращаться в букву, смысла которой не понимаю (объясняют и забываю)».

Как жаль, что в силу обстоятельств, она все же вернулась! На страшную гибель.

В отличие от нее, Пастернак, в своих письмах часто пытается обосновать и оправдать революцию. Правда, в те годы. Под конец жизни он, вероятно, яснее понимал реальность вещей.

Совершенно неверны, – или сознательно фальшивы или в корне ошибочны, – его рассуждения о Гумилеве: «Проживи он до наших дней, он был бы человеком революции». Такая фраза, – это почти что клевета!

Цветаеву любят изображать атеисткой или язычницей. Вряд ли правильно. В письмах она просит Пастернака прислать ей немецкую Библию (он в тот момент был в Германии); чего он видимо не сделал.

А об Евангелии она говорит: «Я ведь знаю, что Евангелие – больше всего. Если бы я то оспаривала, нет, я знаю, что больше и выше нет, а все-таки не живу им». – Но кто же из нас живет! Как говорится: «Кто Богу не грешен».

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 20 августа 2005 г., № 2778, с. 4.

«Марина Цветаева. Вадим Руднев» (Москва, 2005)

Переписка Цветаевой с издателем «Современных Записок», эсером В. Рудневым, охватывающая период с 1933-го по 1937 год представляет безусловный интерес для тех, кто ценит творчество Марины Ивановны. Мы видим, как ей приходилось бороться против редакторских поправок, переделок, а особенно сокращений, часто чрезвычайно неудачных, просить об авансах, добиваться справедливой оплаты, – все это на фоне удручающей нужды.

В предисловии к сборнику В. Лосская радуется, что «в лице Руднева Цветаевой попался деликатный и умный издатель».

Увы, сама-то Цветаева была о нем иного мнения, которое зафиксировано и в данной книжке, в отделе примечаний: «А он – не прямо дурак? Хотя старик, но к сожалению дурак». И комментирует его себе наставления (она предлагала написать об историке Иловайском, а он советовал писать о писателях): «Пусть писатели пишут о писателях, философы о философах, священники о священниках, помойщики о помойщиках и т. д. – ведь он вот что предлагает!»

Так что восторги г-жи Лосской, если и не излишни, то, право, чрезмерны!