Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Трогательна ее любовь к животным и острая к ним жалость, будь то кошки, собаки или даже свиньи; вызывает сочувствие ее стремление и умение сохранять культурные навыки и потребности даже в оторванности ото всякой интеллигентской среды; живо набросаны портреты ее товарищей по несчастью; убедительно передана ее любовь ко внучке (оказавшейся, вместе со своею матерью, ее снохою, в тех же страшных местах, на тех же началах).

Все это, естественно, располагает нас к жертве большевизма, – притом же, ничем не заслужившей выпавшие на ее долю преследования.

Но немалое удивление вызывают вкусы А. Цветаевой в области как литературы, так и политики! Она боготворит М. Горького и чрезвычайно высоко ставит М. Шагинян. (А об этой последней вспоминаешь невольно совсем иную оценку, данную ей проницательной Н. Мандельштам). Полагаем, и тот и другая были людьми, на деле весьма мало симпатичными; да и таланты их не стоило бы преувеличивать (что до Шагинян, мы ей склонны многое простить за удачные ее авантюрные романы 20-х годов, вроде «Месс-Менд» и «Лори Лэн»).

Еще больше, пожалуй, удивляет преклонение Цветаевой перед Куйбышевым, о котором она, оказывается, даже целую книгу написала (сочинение ее погибло за годы заключения; о чем, вероятно, нет оснований жалеть).

С любопытством читаем мы и продолжение повести о Сибири, «Старость и молодость», рисующее дальнейшую судьбу Анастасии Ивановны и ее близких. Досадно только, что тут так много недоговоренного, столько пропусков в ее биографии, неуточненных перемен местожительства; даже имена встречавшихся ей людей часто обозначаются лишь инициалами или даже условным прозвищем (несмотря на то, что ведь речь идет, в основном, о довольно далеком уже прошлом).

Сложны были внутренние отношения в семействе Цветаевых! Например, о старшей сестре Марины и Аси (от другой матери), Валерии, Аля Эфрон едва-едва упоминает, в холодном, почти враждебном тоне; вопреки тому, что та ей сделала немалое добро, завещав участок земли. Вслед за нею и биографы Марины Ивановны уделяют ей весьма скудное внимание.

Наоборот, Анастасия Цветаева отзывается о Лере самым сердечным образом, рассказывая, что та ей энергично помогала в течение ее пребывания в Сибири, – деньгами, посылками и теплыми, ободрительными письмами. В том же тоне говорит она и об их последующих встречах. Упоминая здесь же о муже Леры, но, к сожалению, не называя его имени. Такие подробности, между тем, представляют как раз существенную важность для цветаеведов; и их покамест, сколько можем судить, ни в каких других источниках не найти.

Pro domo sua, отметим, что некоторые вещи, здесь недосказанные, именно нам и хотелось бы знать. Например, прочесть поэму А. Цветаевой «Близнецы», о Джозефе Конраде и A. С. Грине. Сходство между двумя писателями кинулось и нам в глаза, и мы пытались когда-то его исследовать. На беду, Р. Гуль[204], которому мы послали наш очерк, заинтересовался лишь частью, относившейся к Конраду, и ее одну опубликовал в «Новом Журнале».

Удивляет и недомолвка в напечатанной в том же томике повести «Московский звонарь», где мимоходом появляется на сцену И. А. Алексеев, «зачинатель письменности одной из поволжских народностей, подобно герою народному, проложивший след на века». Почему же, казалось бы, не уточнить было, какая народность тут подразумевается? Поволжских народностей можно насчитать, по меньшей мере три, а то и больше!

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 17 июня 1989 г., № 2028, с. 4.

А. Цветаева. «Воспоминания» (Москва, 2005)

Анастасия Цветаева интересна нам как сестра Марины Цветаевой; ее собственное место в русской литературе – более чем скромное. Но в силу ее родства с выдающейся поэтессой, ее книга драгоценна для литературоведов, содержа много фактов, дополнений и уточнений, важных для биографии и творчества трагической фигуры писательницы, чья жизнь началась в Москве и затем, пройдя этапы Берлина, Праги и Парижа завершилась страшным концом в Елабуге.

Картины детства и ранней молодости, рисуемые Асей, – бледный сколок с рассказов самой Марины, овеянных поэзией и написанных неподражаемой и дивной цветаевской прозой.

Но в них передано многое, о чем у Марины нет (потому что и не хотелось вспоминать?). В частности описание тех настроений, которыми болела интеллигентная молодежь, зараженная революционным безумием начала XX века.

Тяжело окунаться в атмосферу русского пансиона в Италии, куда мать с двумя девочками уехала лечиться от чахотки (и где на время, казалось, блистательно исцелилась), облюбованного политическими эмигрантами левых группировок. Где темная личность Кобылянский (которого даже его соратники по революционному движению чуждались и избегали) на глазах детей строил адюльтер с женой профессора Цветаева, а головы девочек засорял атеизмом и «прогрессизмом».