Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Случалось ему и промахиваться. Если его книгу переиздают в Советском Союзе, то уж верно из нее вычеркивают теперь ставшие одиозными имена В. Некрасова[210], Н. Коржавина[211] и В. Гроссмана[212]; и тем паче имя Солженицына, названное с умеренными ему комплиментами. По странной рассеянности не вычеркнули уже и в 1966 году имя красного испанского генерала Эль Кампесино: в СССР его посадили в концлагерь, откуда он бежал в Персию, и потом стойко боролся против большевизма, пока не умер с год тому назад, в Испании.

Любопытны, как свидетельство врага, слова Эренбурга о Власове, встреченном в годы войны (и которого он в целом-то, понятно, ругает): «Говорит о Суворове, как о человеке, с которым прожил годы».

В длинных мемуарах выделяется краткая, раздирающая в своем роде история Нюши. Шведский рабочий-коммунист, поехав с делегацией в СССР, расхворался и попал в больницу. За ним ходила и его выходила молоденькая сиделка, которую он полюбил и на которой женился (запрета на браки с иностранцами еще не существовало). Эренбург встретил ее в Швеции, и она ему откровенно и неосторожно выразила удивление и возмущение тем, как глупо ведут себя ее муж с товарищами, живущие бесконечно лучше, чем люди в России, и еще недовольные! «С жиру бесятся» – прибавила она, и пожалела, что еще не может им все разъяснить, по незнанию языка. Интересно, сообщил ли ее собеседник, куда нужно?

В совокупности, суждения и рассуждения мемуариста построены на кривой логике и на диалектике безумия. Хотя советский режим ужасен, надо его поддерживать, за него бороться и жертвовать собою! Почему же и зачем?! Он сам, допустим, отдал сердце коммунизму с юности, в пылу иллюзий, – но для чего упорствовал потом, видя, что получилось? И, главное, как мог, как смел требовать того же от других?!

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 21 декабря 1985 г., № 1847, с. 3.

Эпикуреец

Революция поставила перед талантливым молодым человеком из приличной интеллигентской семьи Валентином Катаевым выбор.

У него была полная возможность уйти в эмиграцию: Одесса, где он жил, многократно переходила из рук в руки.

Еще бы естественнее для него, прошедшего через фронт и получившего награду за храбрость прапорщика, присоединиться к Белому Движению.

Но нет! Он предпочел красных… Почему?

Он сам мимоходом нам объясняет: их победа сулила полную свободу, – и прежде всего свободу ото всех стеснительных моральных устоев. Правда, позже все эти свободы оказались отменены, – но тогда уже для сделавшего карьеру и обеспечившего себе и славу, и деньги писателя данный вопрос потерял актуальность.

Любопытно, что в своей книге о Лиле Брик А. Ваксберг рассказывает то же самое о любовнице Маяковского: для нее, и для ее круга, советская власть была своя и родная, ибо упраздняла какую-либо нравственность.

Культ Катаева продолжает жить в РФ, чему свидетельство шикарное переиздание в Москве, в 1999 году, его книги, где объединены два мемуарных опуса: «Алмазный мой венец» и «Трава забвения». Хотя, казалось бы, репутация автора долгие годы угодничавшего перед большевицким строем, должна бы в наши дни подвергнуться пересмотру…

Рассмотрим сперва вторую из данных вещей. Много места в этой автобиографической повести занимает знакомство сочинителя с Буниным. Весьма похоже, что Катаев сильно преувеличивает степень близости со знаменитым уже тогда писателем. (Он, впрочем, того воспринимал в первую очередь как поэта; и тут мы с ним готовы согласиться: стихи Бунина, обычно недооцениваемые, сильнее – и намного! – его прозы).

Сам-то Бунин, в своих воспоминаниях, о Катаеве упоминает мельком, – и весьма критически, уже тогда поняв его оппортунистические склонности.

Кое-что, однако, в катаевских рассуждениях об его тогдашнем кумире поражает своею несостоятельностью. Например, по поводу рассказа «Господин из Сан-Франциско», он изрекает следующее: «Рассказ, открывший – по моему мнению – совершенно новую страницу в истории русской литературы, которая, до сих пор – за самыми незначительными исключениями – славилась изображением только русской жизни: национальных характеров, природы, быта. Если у наших классиков попадались “заграничные” куски, то лишь в той мере, в какой это касалось судеб России или русского человека».

Очевидно Катаев не очень внимательно читал наших классиков! Как быть с «Каменным гостем» и со всеми драматическими отрывками Пушкина (о стихах уж упоминать не будем!)? С «Испанцами» Лермонтова? Или опять же с его кавказскими стихами, где связь с Россией только та, что мы с горцами тогда воевали? Или даже с «Неосторожностью» Тургенева, где действие в Испании?

Но главная ложь воспоминателя (и это уж не по невежеству, а с умыслом) носит политический характер. Нам внушается, что, мол, Бунин совершил роковую ошибку, покинув родину, под впечатлением буйства пьяных матросов и вообще всяких полустихийных эксцессов.

Но ведь это были лишь цветочки зверств коммунизма; ягодки пришли во времена Большого Террора. Бунин оказался проницательнее Катаева.