Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Только теперь вот – сколько лет спустя! – оказалось возможным хотя бы часть правды (и вероятно, далеко не полной…) сказать про это страшное время. Что же, спасибо и за то. Из подобных фрагментов постепенно слагается картина сталинской России; и пусть она будет уроком всем тем, кто, – в отличие от нас, – на своем опыте ее радостей не испытал: потому ли, что был за границей или потому, что родился позже.

«Наша страна», рубрика «Среди книг», Буэнос-Айрес, 22 апреля 1989 г., № 2020, с. 3.

В. Шаламов. «Воспоминания» (Москва, 2001)

Первая глава называется: «Несколько моих жизней». В самом деле, темы книги делятся на несколько различных групп.

Одна из них – рассказы о концлагере. О быте там мы все уже столько слыхали и читали, – в том числе и самого Шаламова, – что вроде бы и хватит. Вообще же, разница между Шаламовым и Солженицыным весьма отчетлива. Второй рассказывает об очень страшных вещах, но художественно; и потому – умеренно. А у первого – сплошной, голый ужас… Получается убийственное свидетельство против режима, раздирающий душу человеческий документ; но только – это не литература.

Автор напоминает нам, что «провел около 20 лет в лагерях и в ссылке». Нельзя ему не сочувствовать. Но за что он сидел? Увы – за совершенно ложную идею: за троцкизм. А победи троцкисты большевиков, они бы ведь народу загнули салазки еще и покруче (если это вообще возможно). И надо признать, что, – с точки зрения советского правительства, – он сидел не зря: он, действительно активно в троцкистских организациях участвовал.

И другое, в чем мы ему никак сочувствовать не можем: в его горячем, воинствующем атеизме. Это, кстати, явилось одной из главных причин его ссоры с Солженицыным, которого он тут честит «дельцом» и «графоманом» (с чем согласиться трудно…). Тут у Шаламова, по-видимому, сказывается Эдипов комплекс, подсознательная ненависть к отцу-священнику; который, однако, по его же судя рассказам, был человек добрый и высококультурный; и даже левых, либеральных взглядов (что ему должно бы нравиться).

Впрочем, автору «Колымских рассказов» вообще свойственны комплексы; порою причудливые. Например, через его книги проходят, повторяясь, злобные отзывы о Ворисгофере – С. Ворисгофер[233] был немецкий писатель, автор недурного романа «Корабль натуралистов», в стиле Жюль Верна; каковой я с немалым удовольствием читал в детстве.

Дело же было в следующем эпизоде. В публичной библиотеке в Вологде пожилая дама дала ему книгу Ворисгофера и сказала принести через две недели (и логично: это толстый том, с описанием путешествий по Африке и Океании, с массой иллюстраций). Он отчего-то оказался разочарован приемом и: «Надо ли говорить, что я не был больше в этой общественной библиотеке».

Отчего же, однако? Нам не очень понятно!

В остальном, круг его чтения в детстве, – помимо не русских классиков, – вполне обычный и нормальный: Дюма, Конан Дойль, Майн Рид, Виктор Гюго; и, запрещаемый отцом Понсон дю Террайль[234] (для меня-то этот последний в первую очередь автор не «Рокамболя», поминаемого Шаламовым, а серии исторических рассказов «Молодость Генриха Наваррского»).

От детства, писатель переходит к юности. И это – самая интересная часть его мемуаров; по крайней мере, для меня. Я тоже помню эту эпоху, довольно яркую; только для Шаламова она являлась периодом молодости и активного участия в общественной жизни, а для меня – годами далекого за дымкой лет детства.

Но как по-разному мы на дела тех времен смотрим! Он был увлечен новизной, проникнут революционными (вплоть до самых крайних!) идеями. А мне все это было чуждо и ненавистно. Но тогда, – и вот про это вспоминать и посейчас приятно, – при всех творившихся уже жестокостях и несправедливостях, существовала некоторая свобода мысли. В частности, переводились и продавались произведения иностранной литературы; выходили превосходные журналы «Мир Приключений», «Вокруг Света» (два: московское и ленинградское), «Всемирный Следопыт». В качестве приложений к ним давались сочинения Джека Лондона, Герберта Уэллса, Жюль Верна; упоминаемое Шаламовым издательство «Зиф» («Земля и Фабрика») выпускало романы Майн Рида; книги Райдера Хаггарда, Роберта Льюиса Стивенсона, Вальтер Скотта, Джозефа Конрада были доступны (выставлялись в вокзальных киосках). Другие же книги, издания царского времени, передавались из рук в руки у школьников, да и у взрослых.

Помню и те журналы, которые называет тут Шаламов, менее тогда меня интересовавшие: «Красная Новь», «Прожектор», «Экран», «30 Дней»; ну и «Крокодил» (а имелись и другие юмористические журналы).

Кстати, насчет романа 30 писателей, «Большие пожары», Шаламов вроде бы путает: он печатался не в «Красной Нови», а в «Огоньке».