Вечные ценности. Статьи о русской литературе

«Во времена Пушкина имелось множество экспертов, знающих как создавать талантливое и великое. Лучшие специалисты работали в цензуре и в III Отделении. Писателям рекомендовали – преданность монарху, народность, воспевание побед российского оружия».

Приходится заключить, очевидно, что наши самые лучшие поэты охотно выполняли инструкции правительства! Или, – что нам кажется вероятнее, – разделяли его чувства и сами думали как раз то, что было властям нужно.

Потому что, если взять наудачу «Полтаву» Пушкина, «Бородино» Лермонтова и «Певец во стане русских воинов» Жуковского, то что они собою представляют, если не «воспевание побед русского оружия»?

Опять же, вот Пушкин восклицает: «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю», и нет причины его подозревать во лжи.

А Лермонтов считал, что «едины в деле славы народ и царь его всегда» (слова столь неприятные большевикам, что в некоторых изданиях Лермонтова они просто выкинуты).

Ну, насчет Жуковского, воспитателя царского сына, вряд ли стоит спорить об его политических взглядах.

И трудно отрицать, что все они стремились выразить в своем творчестве именно народность.

То, как Пушкин старался уловить дух русского языка, запечатлено в его письмах и заметках, – и уж он ли не сумел достигнуть цели!

Те же чувства легко обнаружить и у двух его великих современников.

А уж патриотизм и гордость подвигами и успехами России на полях сражений, и у них всех трех, и у большинства других наших поэтов засвидетельствован в преизобилии; последним, пожалуй, по времени был Гумилев.

Потому что такие же чувства и в советское время выражались, – да это уж совсем не то!

И, во всяком случае, в них то уж никак нельзя обвинять царя Николая Первого, Бенкендорфа или Уварова, что делает Гранин.

«Наша страна» рубрика «Миражи современности», Буэнос-Айрес, 6 февраля 2010 г., № 2885, с. 1.

Наталья Сац. «Жизнь – явление полосатое» (Москва, 1991)

Автобиография «устроительницы первого в мире театра для детей» производит крайне неприятное впечатление.

Автор[235] скучно перечисляет свои успехи, в том числе и за границей, где ей помогало увлечение западной левой интеллигенции коммунизмом.

Сама она коммунизмом пропитана неисправимо и насквозь.

Даже несколько лет в концлагере и расстрел мужа (второго по счету; да и первого, бывшего тогда уже у нее в отставке, постигла та же участь) ее не образумили ничуть.

Специально противно читать ее злобные отзывы о женщинах-антикоммунистках, с которыми она одно время находилась в том же самом лагерном бараке.

Малосимпатична и ее «личная жизнь»; не станем входить в подробности.

Какие идеи она вколачивала в головы своих юных зрителей, – можно догадаться… Не знаем, делала она это с обычной большевицкой тупостью, или же с огоньком, с талантом. Если так, то тем хуже.

Из текста не видно, чтобы она хоть сколько-то поумнела даже и теперь, когда бахвалиться преданностью коммунизму вышло из моды.

Она, оказывается, особенно всегда любила известную песенку «Широка страна моя родная», представляющую собою верх цинизма: о сталинской эпохе в ней рассказывается в восторженных словах:

Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

А где уж, как не там, было трудно дышать? Кто хлебнул того воздуха, как мы, – ввек не забудет.

Чувствуется у г-жи Сац большая привычка лгать, привычка, ставшая второй натурой.

Что ж, ее книга именно тем и интересна, что тоже в своем роде – картина эпохи.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 19 июня 1993 г., № 2237, с. 2.

Е. Шварц. «Позвонки минувших дней». (Москва, 2008)

Дневники подсоветского драматурга и сценариста Евгения Шварца (1896–1958) составлялись со старанием избегать политических высказываний; только о личных делах и о людях, с которыми ему приходилось встречаться.

В том числе о Чуковском (о котором он говорит с неожиданной враждебностью), Маршаке, Зощенко, Житковском и многих других; к сожалению, часто как раз об интересных людях – всего несколько слов.

Однако выпишем из его книги несколько отрывков, ярко характеризующих ту жуткую эпоху, в какую ему довелось жить.