На наш взгляд главный недостаток книги, – полная расплывчатость политических позиций писательницы. Она против сталинизма; но отвергает ли она октябрьскую революцию в целом? Это остается совершенно неясным… О дореволюционной России она везде отзывается отрицательно; о февральской революции не упоминает вовсе. Если она признает большевизм (что трудно себе все же представить!), то какого именно периода? До какого момента он был хорош и с какого стал плохим?..
Л. Чуковская. «Прочерк» (Москва, 2009)
Эту раздирающую сердце книгу Лидия Корнеевна Чуковская посвятила жизни и гибели своего мужа, выдающегося ученого, астрофизика, Матвея Петровича Бронштейна, умученного чекистами в 1938 году.
В тексте она несколько раз беспокоится, что говорит слишком много о себе (чего, понятно, трудно было бы избежать!).
Совершенно напрасно! Нам как раз хотелось бы как можно больше знать об этой женщине, высококультурной и неизменно благородной.
Тогда как о многом она пишет чересчур кратко.
Например, глухо упоминает, что, пережив неудачную любовь (о которой ничего не сообщает) вышла необдуманно замуж за литературоведа Ц. С. Вольпе, от кого имела дочь и с кем позже развелась, став женой Бронштейна.
Далее она описывает подробно свою совместную жизнь с этим последним, закончившуюся его внезапным арестом и свои титанические усилия узнать про его судьбу, после того как за ним захлопнулись двери тюрьмы.
Вопреки всем хлопотам, при поддержке отца и крупных ученых, лишь долгие годы спустя она узнает, что зловещая формула «10 лет без права переписки» означает просто расстрел.
Мы уже читали «Реквием» Ахматовой и книги Н. Мандельштам.
Вместе с ними «Прочерк» выражает стон нестерпимого страдания тысяч, – нет, миллионов, – жен и матерей бесчисленных жертв большевицкого правительства.
Для автора остается неразрешимым вопрос, за что такая свирепая расправа постигла человека, далекого от всякой политики и ничего не предпринимавшего против властей (за что бы мы его, конечно, никак не упрекнули бы; но ставили бы в заслугу!).
Как объяснил Чуковской один из друзей, лучше понимавший положение вещей, задача ГПУ была наводить страх, не считаясь ни с образом мысли, ни с поведением захватываемых им по готовой разверстке граждан.
В том числе: столько-то физиков, – вот в это число Бронштейн и попал.
Почему именно он, а не другой, ответа так и не было (несмотря на все смены власти), и не могло быть.
Понятен, – и справедлив! – жгучий гнев, с каким Лидия Корнеевна говорит о чекистах и большевиках и обо всех тех, кто их поддерживает, защищает или извиняет, и о самом вожде, их действиями руководившим.
Но вот почему она все это поняла только после того, как молот обрушился на ее семью?
Она с горечью отмечает страдание интеллигенции; более отстраненно – трагедию крестьянства.
Но не «смотрит в корень», как советовал Козьма Прутков!
Не признает прямо, что все это было естественным и неизбежным результатом революции.
Поражаешься ее наивности, когда она вдруг жалеет о поражении коммунистов в Испании!
Как же она не видит, что победи красные там, – участь испанцев была бы та же, что и нас всех в кровавом и противоестественном СССР?
И это хотя зверства интернациональных бригад, анархистов и разнуздавшихся подонков успели себя ярко проявить при активном содействии западной левой интеллигенции и всяких Хемингуэев.
Она объясняет свое долгое усыпление тем, что участвовала в полезной и интересной работе по созданию в России детской литературы.
Которая, и вправду, была блистательной: Чуковский, Маршак и другие (хотя… и им партия эффективно ставила постоянно палки в колеса!).
Для нас, детей интеллигенции, о коих она упоминает (причисляя к ним, впрочем, и саму себя), да и для значительной части народа дело было ясно с самого начала: власть у нас на родине захвачена сатанинскими злодеями, от коих никакого добра ждать не приходится.
Творимые ими ужасы были для нас страданием и испытанием, – но отнюдь не моральной проблемой, как для Чуковской.
Это были враги, стоявшие с нами по другую сторону баррикады; враги, увы, ликующие и торжествующие.
А то, что они порой делали и добро (вот, в том числе, издавали превосходные научно-популярные книжки для детей, да и для взрослых), – это делалось по их расчетам, порою и в силу их ошибок.
Впрочем, Лидия Корнеевна могла (и должна бы была) заметить, как посерела и потускнела русская литература, начиная с 30-х годов.
Что она даже и делает в последних главах своего произведения.
«Обнищала за тридцатилетие сталинского правления страна, обнищала.
Уничтожение крестьянства, природных богатств, лесов и пастбищ, чистых рек и прозрачных озер.
Обнищала трудовыми людьми: людьми труда.
В том числе и трудящейся интеллигенцией.
Обнищала духом».
В заключение отмечу одну деталь, которая в «Прочерке» удивляет, оставляет в недоумении.
Чуковская много говорит об отце, – но почти ничего о матери!