Вечные ценности. Статьи о русской литературе

«Выступление Сталина по языкознанию вызвало смех, но всем грамотным языковедам – их была горсточка – облегчило жизнь» – констатирует она. Вполне дельны и ее отзывы об отдельных подсоветских лингвистах, – В. Виноградове[243], С. Бернштейне[244], И. Мещанинове[245].

Не менее трезво высказывается Н. Мандельштам, например, и о вопросах пушкинистики; хотя и преклоняясь несколько преувеличенно перед мнением Ахматовой, она скептически относится к открытиям сей последней, вроде того, будто Пушкин, в своей известной маленькой трагедии, отождествляет себя с Сальери, а в образе Моцарта изобразил Мицкевича.

К числу важнейшего в книге принадлежат афористические описания эпохи террора в СССР. Процитируем несколько фраз:

«Те, кто выжил, помнят только перерывы между приступами ужаса, а сам-то ужас не запоминается. Это какое-то мучительное напряжение съежившегося, застывшего, полубезумного человека. Сопротивляемость утеряна, да ее и не может быть. Есть только скованность, она и заменяет силу: все силы уходят на то, чтобы не закричать и не упасть».

Или в другом месте: «Просвета не было, и нам казалось, что всегда так и будет. Сколько нас было, рано проснувшихся? (Не засыпавших уничтожили, выслали или затравили на самой заре). Вероятно, единицы, во всяком случае, среди интеллигенции больших городов…»

По странной аберрации, писательница не видела, что рядом росло поколение, не верящее в большевизм и его ненавидящее (слой, к которому вот и автор сих строк принадлежал…).

Курьезны в своем роде, включенные здесь же несколько очерков, опубликованных Н. Мандельштам в СССР: не отступаясь от правды, она в них говорит с той защитной окраской, какая являлась неизбежной и обязательной в советских условиях, не раскрывая своих подлинных мыслей и чувств.

Закончим выдержкой, рисующей ее впечатления при приезде в добрые старые годы царской семьи в Киев: «Сначала проехали царь с царицей и, кажется, с наследником – прехорошеньким мальчиком, а потом четыре грустных девочки, одна из которых была мне ровесницей. Я вдруг сразу поняла, что я гораздо счастливее этих несчастных девчонок: ведь я могу бегать с собаками по улицам, дружить с мальчишками, не учить уроков, озорничать, поздно спать, читать всякую дрянь и драться – с братьями, со всеми, с кем захочу. А эти бедные царевны во всем связаны: вежливы, ласковы, приветливы, внимательны… Даже подраться нельзя… Бедные девочки!»

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 5 декабря 1987 г., № 1949, с. 2.

А. Войтоловская. «По следам судьбы моего поколения» (Сыктывкар, 1991)

Еще одна книга концлагерных воспоминаний! Конечно, в СССР десятки миллионов людей прошли через ужасы Гулага, и уцелевшим хочется о них рассказать. Так что эта «Чаша народного горя» бездонна. Жаль только, что редко пишут те, о ком бы нам хотелось знать, которые в самом деле что-либо предпринимали против советской власти. Но такие, наверно, редко и в живых оставались… А пишут вот даже не те, кто явился невинными жертвами, а часто такие, которые, в сущности, пострадали-то по заслугам!

Вот и Войтоловская. Наше к ней сочувствие слабеет с момента, когда она (в первых же строках своих мемуаров) нам сообщает, что и она, и ее муж, Карпов, были пламенными коммунистами. И тем более еще, когда она с гордостью рассказывает, что уже и ее родители принадлежали к той революционной интеллигенции, каковая активно подготавливала великую катастрофу.

Забавно, когда она рассказывает, с каким неодобрением их семья в целом отнеслась к И. Бунину (с кем они были лично знакомы), решившемуся уехать за границу. А чего бы они хотели? Чтобы он остался и разделил в последствии участь самой Войтоловской? Или (еще хуже!) имел судьбу Горького (о котором и они говорят с презрением)?

В общем, данное сочинение составлено в том же ключе, что и давно знакомый нам «Крутой маршрут» Е. Гинзбург[246]. Как урки считают человеком только своих, блатных, так для партийцев в счет идут только большевики (или, по меньшей мере, социалисты); прочие как бы не существуют. О прочих, на протяжении 335 страниц, тут почти и не упоминается.

Невольно думаешь, что всемогущий Промысел милостиво даровал Войтоловской и ее единомышленникам возможность искупить свои грехи и покаяться. Казалось бы, видя страшный лик революции, пожирающей своих детей, они бы могли осознать, какому Молоху они служили, какую тяжелую вину перед Россией взяли на плечи! Но – ничуть… Они так и остаются твердокаменными марксистами. Самое большее, если осуждают Сталина; а многие просто думают, что все другие действительно преступники, а они – жертвы ошибки.

Единственную, по словам Войтоловской, женщину, сказавшую ей в тюрьме о себе, что она – против советской власти, та зачислила сразу же в провокаторы (как же можно, как же мыслимо быть против советской власти).