Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Наказание всему этому поколению (ну, положим, они отнюдь целого поколения не составляли, а разве что его незначительную, но – на беду! – очень активную часть), вполне заслуженное, было осуществлено (словно бы нарочно, чтобы дать им возможность прозреть) не их противниками, а их же, ими же созданной системой. А название врагов народа, глубоко их возмущавшее, являлось, как поразмыслишь, совершенно, заслуженным. Устроители и осуществите-ли революции не суть ли самые подлинные, самые вредоносные враги народа в целом? Да когда они еще и не исправимые… То, что у них были благие намерения, – плохое утешение для многомиллионных обитателей страны, кому пришлось за их ошибки расплачиваться.

Опять же, то истребление самых искренних и самых энергичных революционеров, о коем с ужасом повествует составительница книги, представляло собою по сути, для России, – благодетельный процесс. Они, в основном, хорошо образованные, в то время еще молодые (как Войтоловская прикидывает, преимущественно в возрасте 30–40 лет) кабы не погибли, сильно бы укрепили советский строй. И как знать, рухнул ли бы оный тогда в наши дни (как мы не без удовольствия ныне наблюдаем) или продолжал бы и дальше существовать, – на горе России и всему человечеству?

Нет, это очень хорошо, что данное «поколение революционной демократии» (как его определяет автор воспоминаний) было радикально уничтожено! Жалеть не стоит…

Если верить Войтоловской, что лагерные конвоиры с особой враждебностью относились к бывшим партийцам, – то что ж? У тех, значит, брезжило некоторое понимание реальности.

На 100 % прав оказался изображаемый ею Должиков, бывший врангелевский офицер, игрою случая попавший в начальники одного из лагерей, сказавший заключенным из бывшего партактива: «Что вы от меня хотите? Я что ли подготовил для вас лагерь? Это вы для меня все подготовили и попали в ту самую яму…» Типично, что Должиков, не в силах глядеть на страдания зэков (которым мог бы безнаказанно предоставить вымирать от голода), нарушил ради них инструкции, – и был расстрелян за свою чрезмерную и неуместную гуманность… Характерно и то, что воинствующая коммунистка не находит для его памяти доброго слова (а растекается в ламентациях по поводу весьма мало симпатичных «жертв» режима…). Но какого понимания вещей можно ждать от человека, прямо заявляющего: «Обвинения исходили от партии и правительства, которым мы себя не только не противопоставляли, но в той или иной мере все фетишизировали?» Хотя она сама признает, что при большевиках «все самые священные понятия: правда, свобода, народ, совесть – утратили подлинный смысл».

Прав автор послесловия к воспоминаниям Адды Львовны Войтоловской (скончавшейся, как мы от него узнаем, в 1990 году), В. Шаронов, подводящий следующий итог: «Самая большая трагедия в том, что многим, оказавшимся в лагерях, в действительности не надо было бы этому удивляться, поскольку они, по существу их лично выстроили».

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 4 апреля 1992 г., № 2174, с. 2.

В. Самсонов. «Жизнь продолжится» (Петрозаводск, 1990)

Концлагерная тема в подсоветской литературе выглядит неисчерпаемой. Однако, каждая новая книга вносит свои оттенки. Мы читали книгу А. Войтоловской, которая, вслед за Е. Гинзбург, рисует судьбы той прослойки, которую, в одном из самых удачных рассказов В. Аксенова некий мужичек именует «партейная кадра». Ее-то представителям их страдания казались несправедливыми; но вполне понятно, почему они, с точки зрения Сталина, подлежали истреблению. А для народа они были на воле, оставаясь в лагерях и выйдя потом на свободу, – лютыми врагами.

Напротив, О. Волков в своем «Погружении во тьму», рассказывает о судьбах «бывших людей», которые, положим, ни в чем не были виноваты, но, вполне понятно, рассматривались советским правительством как потенциально вредные и опасные.

К иному еще типу людей принадлежит автор разбираемой книжки, Виктор Самсонов. Такие как он, поистине, – невинные жертвы, и даже трудно осмыслить, почему и зачем они попали в мясорубку!

18-летний ученик 4-го курса горного Карельского индустриального отделения, он был в 1937 году арестован в Петрозаводске по совершенно нелепому обвинению в участии в антисоветской группе молодежи, каковой на самом деле никогда не существовало.

Насколько этот юный выходец из крестьянской семьи и интеллигент в первом поколении был далек от политики, явствует из его простодушного замечания, что арест его удивил, поскольку обычно хватали «взрослых».

Несмотря, на стойкое поведение на допросах, его, вместе с несколькими другими студентами, приговорили к 8 годам лагерного заключения.

В страшных условиях лесоповала, он не раз близок был уже к смерти; но потом ему удалось зацепиться за медицинское обслуживание, стать лекпомом, по отбытии срока сдать экзамены на фельдшера в Сыктывкаре. Полюбив свою новую профессию, он сделался после освобождения врачом.