Вечные ценности. Статьи о русской литературе

В них однако встречаются странные неувязки. Так мы читаем, в примечаниях ко книге Волкова: «Кобылинский, Евгений Степанович[267] (ум. в 1927 году)… полковник, командир охраны домов в Тобольске и в Екатеринбурге, где находились под арестом Николай Второй с Семьей. Погиб в застенках ЧК». И там же: «Битнер, Клавдия Михайловна, учительница Царских Детей в Тобольске. В эмиграции вышла замуж за полковника Кобылинского».

Если за того же, то когда же и где? А если за какого-то другого, – следовало бы непременно уточнить (хотя бы инициалами)!

Попадаются и ошибки порою досадные.

Например, упоминается французский журнал «Ревю де Монд». На самом деле, это, несомненно, – «Ревю де Де Монд» («Revue des Deux Mondes»).

Очевидно, комментаторы решили, что два де подряд не нужны, и взяли на себя одно из них упразднить!

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 24 сентября 1994 г., № 2302, с. 2.

Идеализация опричнины

«Царствование Ивана Грозного памятно России во всех отношениях: памятно по расширению ее пределов, по ее страданиям и по необычайности добродетелей, вызванных самими страданиями» – писал Хомяков[268] в своей работе «Тринадцать лет царствования Ивана Васильевича». «Эпоха Ивана Грозного отличается не только блестящими завоеваниями, земельными реформами, установлением северного торгового пути и введением самодержавного правления – царствование Ивана Грозного отмечено усилением культурной и литературной деятельности», – пишет больше чем через сто лет Юлия Сазонова[269] в своей «Истории русской литературы» (Издательство имени Чехова, 1955 г.)

Но не только за этот период, а за все время, прошедшее с эпохи Грозного Царя, его личность служила предметом напряженного интереса, догадок и толкований писателей, поэтов и историков – и, наверное, навсегда останется объектом любопытства потомков эта жуткая и грандиозная, отталкивающая и притягательная фигура, самая поразительная из всего, что дала миру Московская Русь. Недаром писали о нем А. К. Толстой, Лермонтов, Мей[270], Островский, Михайловский[271], Карамзин, Костомаров и Соловьев, и только что Сергей Максимов[272], и ни в какой мере не могли исчерпать сюжета. Характер Иоанна Четвертого как будто нарочно создан для того, чтобы заранее обрекать на неудачу всякую попытку упрощенного или схематического объяснения.

Когда иной историк или романист пробует его представить просто кровожадным зверем, мы невольно чувствуем несправедливость такого подхода. Иван Васильевич бесспорно был человеком богато и многогранно одаренным, не только тонким и хитрым политиком, но и мощным мыслителем, создателем собственной концепции власти и долга неограниченного монарха, не только имел прекрасное для своего времени образование и умел писать и говорить по-русски с настоящим мастерством и блеском, но и был наделен великолепным чувством юмора, принимавшим, правда, весьма нередко у него зловещий оттенок. Он был, очевидно, обаятельным всегда, когда этого желал. Более того, он обладал не только эстетическим чувством, но и чувством моральной красоты и устремлением к правде – свидетельством тому первый, светлый период его царствования и многое из его позднейших высказываний и даже поступков.

Но не лучше выходит, когда вам хотят изобразить этого великого и ужасного монарха в виде некоего идеального самодержца, действовавшего по глубокому и последовательному плану, всегда спокойно и разумно. Увы! Кровавая одержимость, подчинение страшным и темным страстям, вспышки безумного гнева, маниакальная боязнь перед мнимыми врагам встают из свидетельств современников и самого Иоанна с неопровержимой убедительностью. Признаться, редко мы встречали до сих пор столь решительную и настойчивую попытку оправдания и возвеличивания Иоанна, как та, какая не без таланта сделана в трехтомном романе Валентина Ивановича Костылева «Иван Грозный» (Государственное Издательство Художественной Литературы, 1955 г.), отмеченном, между прочим, сталинской премией.

Если анализировать это произведение с чисто литературной точки зрения, можно упрекнуть его в некоторой неровности. Так, язык героев местами очень хорош, но нередко однообразен и пресен – этим особенно грешат все любовные сцены, производящие впечатление лубочности и приторности – и не свободен от грубых анахронизмов. Недоработанность психологии отдельных героев, их не всегда достаточно мотивированные появления и исчезновения, многократные резкие скачки через много лет, все это создает впечатление дефектов композиции. Но поспешим подчеркнуть: эти недостатки ничуть не мешают автору в его основной задаче. В центре всего стоит Царь, его мысли и действия, его политическая программа и его сподвижники – поскольку они важны для его целей. И о Грозном Костылев говорит с любовью и восхищением, к сожалению, приводящими его к прямому искажению и замалчиванию невыгодных для его кумира исторических фактов.