Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Это небольшой образчик. Не только Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский удостоился посмертного возведения в сан героя… чуть не оговорился «Советского Союза». Опричники в целом по Костылеву прогрессивный слой, самый умный и честный отбор Земли Русской. Словно бы его роман написан в наставление работникам МГБ, для поднятия их духа, и в благодарное поминание далеких предшественников.

Но если и можно найти объяснение возникновению опричнины или доказывать ее необходимость, если и можно говорить, что в ней разные были люди – общий ее разбойный характер несомненен. Проекция современности в прошлое, бесспорно имеющая место у Костылева, освещает дело совсем иначе, чем бы ему хотелось. Опричники, по роду своей деятельности, не могли не напоминать морально чекистов и эсэсовцев, которых мы, попущением Божеским, знаем по собственному опыту. Что, кстати, объясняет и наличие в их рядах, наравне с русской, и всякой международной шпаны, вроде фигурирующего в романе Генриха Штадена, у которой уж было бы вовсе бессмысленно искать каких-либо идейных и патриотических побуждений. Интересны и другие детали этой проекции. Так, личность Курбского, по Ивану Грозному и Костылеву, конечно, «изменника родины», часто также трактовавшаяся в прошлые века официальной историей, не встает ли перед нами в другой роли, роли протестанта против несправедливости? Василия же Шибанова Костылев нам явно причесывает под нового эмигранта, решившегося вернуться на родину. Немножко обидно за благородный образ гонца Курбского, но не будем спорить: если учесть его судьбу, пример для потенциальных возвращенцев до некоторой степени назидательный.

Если взвесить пропагандный элемент романа, без сомнения именно и снискавший ему одобрение высших сфер, выразившееся в премии, то против аналогии Сталина – либо нынешних вождят – с Иоанном Грозным, и его служителей с опричниками, есть один убийственный аргумент. Сила Иоанна Четвертого была в том, что он был помазанный Богом Государь, и в мистическом восприятии всенародных масс, от князей до смердов, бунт против него был бы бунтом против Бога. Такого оправдания советская власть не имеет, и никакие заигрывания с Церковью ей его дать не могут. Если религиозного мировоззрения у русского народа больше нет – нет и опоры у власти. Если оно есть – оно обращено против власти, и это еще хуже. По свирепости, не будем спорить, советская власть догнала и перегнала Ивана Васильевича. Но это еще не все. Comparaison n’est pas raison[273].

«Возрождение», рубрика «Среди книг и журналов», Париж, октябрь 1955 г., № 46, с. 142-145.

«Иван Третий»

Если мы перейдем от романа Костылева «Иван Грозный», о котором мы недавно говорили, к роману Валерия Язвицкого[274] «Иван Третий, Государь Всея Руси», мы не только подымимся дальше вглубь времен, но и на куда более высокий художественный уровень. Здесь язык никогда не кажется аляповатым или искусственным; он служит все время, и как нельзя лучше, тому, чтобы читатель чувствовал эпоху. Но эпоха здесь чувствуется не только по языку, а по всей психологии героев и всем деталям быта, поданным без нажима, но с мастерством, заставляющим понимать многое, прежде представлявшееся чужим и далеким.

Бесспорно, исторический роман в СССР развился за последние годы так, что во многом превосходит достижения этого жанра в дореволюционный период. Отметим одну курьезную деталь его развития. Тогда как старые, классические наши романы рисовали обычно среднего человека, как героя, глазами которого читатель смотрел на современную этому герою жизнь, а цари и царицы появлялись на сцене лишь эпизодически – возьмем «Ледяной дом», «Юрия Милославского» – в советских романах почти всегда главным героем является сам царь, сам правитель. Так это в «Димитрии Донском» Бородина, «Москвитянах» Георгия Блока (об Андрее Боголюбском), «Юности полководца» Яна (об Александре Невском).

Что до политической идеологии, как бы это ни было странно, бесспорный факт, что все они проводят идею необходимости в России Царской власти и ее исторической оправданности.

Мало кто из писателей справляется с этой задачей так блестяще, как Язвицкий. Самый выбор героя немало ему в этом помогает. Картина свирепых удельных раздоров, бросивших тень на детство Иоанна, и то величие, к которому поднялась за его жизнь Россия, уже почти объединенная, свободная от татар и грозная для врагов, составляют резкий контраст. Конечно, надо было быть гениальным человеком, чтобы это величие осуществить. Может быть, Язвицкий немного и преувеличивает образование и даже способности Ивана Третьего, но в основном его восхищение перед его главным персонажем по справедливости должно разделить.

Ничего нельзя возразить и против многократно показанного им факта, что народ все время решительно стоял на стороне московских князей и особенно самого Иоанна, видя, что лишь они сумеют объединить все русские земли и положить конец междоусобным войнам.