Вечные ценности. Статьи о русской литературе

В длинной и довольно скучной статье, давшей название всему сборнику, «Помещик Пушкин», автор рисует постепенное разорение семьи Пушкиных. Главным образом, – в силу мошеннических проделок их крепостного М. Калашникова, которому они доверили управление поместьями.

Щеголев идиллически и восторженно рисует фигуру Ольги Калашниковой, крепостной любовницы поэта. Но невольно напрашивается вопрос, не была ли она орудием в руках своего преступного и отвратительного папаши, втершегося в доверие и Сергея Львовича и Александра Сергеевича Пушкиных и долгие годы их бесстыдно грабившего?

«Дуэль и смерть Пушкина» очень обстоятельно рассматривает последние годы жизни и трагическую гибель великого стихотворца. Рассматривает, однако, со специфической точки зрения составителя, которому очень не нравится постоянное поправение убеждений Пушкина и его сближение с Царем Николаем Первым. Он обвиняет в этих переменах Жуковского, преувеличивая его степень влияния, – впрочем, несомненно благотворного!

В остальном, в истории дуэли и анонимных писем, исследователь ставит важные вопросы, но не в силах их разрешить. Они остаются без разрешения и по наши дни…

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 30 декабря 2006 г., № 2810, с. 2.

На литературные темы: книги о Пушкине и о Пушкинской эпохе

Шикарно изданная большим форматом с красивыми иллюстрациями книга Генриха Волкова «Мир Пушкина» (Москва, 1989) открывается правдивыми словами: «Никогда еще наша страна не переживала такого всенародного и горячего увлечения Пушкиным, такого взрыва читательской, да и писательской любви к нему. Любви не книжной, а теплой, живой, идущей из самой глубины народной. Даже на Западе это заметили…»

Что верно, то верно. И изобилие книг о нашем великом поэте, появляющихся в СССР, сие явственно подтверждает. Вольно глупому «Октябрю» перепечатывать и восхвалять мерзости Синявского, потерпевшего со своей антипушкинской кампанией громкое фиаско в русском Зарубежии. Ну что ж, полагаем, такого же провала он удостоится и у нас на родине… Пожелаем ему от души быть заслуженно освистанным там, как мы его освистали здесь.

Однако книга Волкова, хотя и написанная живым слогом, местами (особенно в начале) напоминающим манеру Тынянова, быстро разочаровывает.

Автор скатывается в деревянный язык и в мертвые шаблоны вульгарного социологизма, и работа его представляет собою пушкинистику вчерашнего дня, ту, которую убедительно разгромили уже пушкиноведы новой формации, как В. Непомнящий и О. Чайковская.

Значительно интереснее сборник «Пушкинист» (опять же, Москва, 1989). Статьи в нем – разных авторов и разного качества; есть короткие и малосодержательные; есть даже и отдающие все той же самой социологической мертвечиной; но есть целый ряд и первосортных, иногда замечательных.

С. Абрамович («Пушкин. Труды и дни») обстоятельно прослеживает, день за днем, жизнь поэта в 1836-ом году.

Ю. Лощиц («Из предыстории “Песен западных славян”») подробно разбирает культурные связи России с Сербией в первой половине XIX в. и соприкосновения Пушкина с южными славянами во время ссылки в Кишиневе и в Одессе, справедливо рассматривая стихотворение «Дочери Карагеоргия» как представляющее собою нечто вроде введения ко грядущим «Песням».

Р. Гальцева и И. Роднянская («В подлунном мире») дают очень неплохой обзор пушкиноведческих работ иностранцев и исследуют степень понимания его творчества в Западной Европе и в Америке.

Недурен (хотя и не вовсе свободен от советской тенденциозности) очерк Н. Скатова о Лицее («Прекрасен наш союз»).

Б. Тарасов («Эхо русского народа») пытается разобраться в различных влияниях, испытанных Пушкиным со стороны прочитанных книг и контактов с его современниками; тема неисчерпаемая!

Украшением сборника являются статьи упомянутых уже нами В. Непомнящего и О. Чайковской. Эти двое – из тех, которые вносят в подсоветскую пушкинистику новое дыхание, за которыми стоит будущее; они образуют подлинный авангард в деле исследования и понимания лучшего поэта России.

Из их статей, «Пророк» и «Гринев», выпишем несколько отрывков:

«Для общества, захваченного идеей революционной ломки и революционного переустройства, – комментирует Непомнящий, – он, понятый как прежде всего певец декабризма, то есть как поэт в первую очередь политический, сразу становится “своим, близким и понятным”. Но эта понятность, это понимание были слишком узкими по качеству: тут не было кратности… Результаты были печальные, – прежде всего, для самой же науки. Возникало множество заблуждений, неясностей и белых пятен, – но не таких, которые возникают в естественном ходе познания, а таких, которые получаются, когда длину окружности пытаются измерить линейкой».

А вот что говорит Чайковская, по поводу «Капитанской дочки»: