Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Теперь иже трудно себе представить степень негодования, охватившего тогдашнюю «передовую общественность», когда обнаружилось, что «гнусный поступок» Есенина не выдумка, не «навет черной сотни», а непреложный факт. Бросились к Есенину за объяснениями. Он сперва отмалчивался. Потом признался…

Не произойди революции, двери большинства издательств России, притом самых богатых и влиятельных, были бы для Есенина навсегда закрыты. Таких «преступлений», как монархические чувства – русскому писателю либеральная общественность не прощала. Есенин не мог этого не понимать и, очевидно, сознательно, шел на разрыв.

Наконец, дальше, говоря о поведении Есенина во время революции, Иванов добавляет: «От происхождения до душевного склада – все располагало его отвернуться от “керенской России”…»

Вот, значит, в чем вопрос! Не в каком-то «большевизме» Есенина (какого никогда и не было), а в его неприятии февральской революции, в его монархических чувствах. Inde ira…[285]

Скажем определенно: наша здесь задача – установить факты, выяснить действительные убеждения Есенина, а отнюдь не оценивать ту или иную идеологию и дискутировать проблемы, что лучше: монархия или республика.

Факты же, они таковы, как их приводит советский литературовед П. Ф. Юшин в книге «Поэзия Сергея Есенина» (Москва, 1966):

«Есенин после Октябрьской революции вновь оказался в Царском Селе, когда там не было уже ни царя, ни царицы, но группировались и готовили монархический переворот верные царю слуги. 14 декабря … поэт принимает в Царском Селе клятвенное обещание на верность царю. Таким образом, царистские настроения поэта выражались не в одних лишь стихах, посвященных царевнам, но принимали и более определенные и решительные формы, как раз в то время, когда все яснее становился характер совершившейся революции».

Сергей Косман, в своей статье «Есенин в Царском Селе» («Возрождение», № 240, 1973 г.) цитирует этот «многозначащий рассказ об участии Есенина в монархическом заговоре» и заодно отвергает легенды о том, будто поэт был дезертиром или служил в дисциплинарном батальоне. На самом деле, он то конца выполнял свои обязанности при санитарном поезде, о чем и получил от своего непосредственного начальника, полковника Ломана, свидетельство от 20 марта 1917 г.

Что произошло дальше? Монархии больше не было; царь был в заключении; заговор распался… Есенин мог только погибнуть, и притом вполне бесполезно. Можно понять, что ему, еще совсем молодому и сознающему таящиеся в нем силы и возможности, хотелось жить! Впрочем, даже если он и ставил на первое место задачу продолжать борьбу – прежде всего следовало уцелеть: а над ним нависала грозная опасность. Не исключено, что и Ломан ему посоветовал соблюсти осторожность и беречь себя для будущего.

Вот почему Есенин постарался, – и довольно ловко, – замести свои следы; вот почему он позже наплел, для большевиков, в своей автобиографии, и даже в стихах, турусы на колесах, представляя себя дезертиром, говоря об отказе написать стихи в честь царя и т. п. Царю было все равно, а для поэта – вопрос жизни и смерти. Винить его никак не приходится. Да и кто из нас не врал большевикам?

Это другое дело, насколько они поверили. Вероятно, нисколько. Но такие поэты, как Есенин, на улице не валяются; советской власти талантливые люди были нужны; имело смысл на время прикрыть глаза.

Здесь нам надо перейти к другим источникам, и в первую очередь к книге мелкого советского поэта Матвея Ройзмана «Все, что помню о Есенине» (Москва, 1973).

Ройзман любил Есенина, бывшего для него другом, покровителем, и даже учителем, – это ясно чувствуется в его книге, – но вряд ли Есенин был до конца с ним откровенен. Во всяком случае, Ройзман изо всех сил приписывал покойному поэту, стараясь защитить его память, свои собственные чувства горячей ненависти к монархии и православию. Различие между мировосприятием Есенина и Ройзмана ясно сквозит и через их стихи, если их сравнивать, и даже через записи их разговоров, хотя бы и неточные. Но воспоминания эти вообще ценны: автор в них выбалтывает много весьма интересного.

Ройзман, например, горячо возражает против рассказанных Юшиным фактов (см. выше), и также против его сообщения, что «полемика между Есениным и Клюевым началась сразу же после принятия Есениным клятвы на верность царю в Федоровском государевом соборе. При всей своей приверженности к старине, Н. Клюев был последовательным и непримиримым врагом Романовых».

Но только он не может привести ни одного серьезного довода, а развитие ссоры Есенина с Клюевым, как он сам описывает, скорее подтверждает мнение Юшина. Включая и те стихи, которыми Есенин, в конце концов, охарактеризовал творчество своего прежнего друга:

И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи, как телогрейка.
Но я их вслух вчера прочел —
И в клетке сдохла канарейка.