Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Для воссоздания той гнетущей атмосферы, в какой поэт жил при большевиках, очень типична зафиксированная Ройзманом, случайно им услышанная беседа между Есениным и Михаилом Герасимовым, основателем литературной группы «Кузница»:

– Да и грешки твои помнят.

– Это какие же?

– Писал стихи о царе.

– Я писал стихи о царевнах. Они были попечительницами лазарета в Царском Селе…

Под таким Дамокловым мечом – не диво, если бы Есенин отказался ото всякой мысли о борьбе с советской властью. Но отказался ли он? Именно рассказы Ройзмана заставляют нас в этом сомневаться.

Согласно Ройзману, в 1920 г., Есенин и Мариенгоф попали в неприятную историю, из которой едва выпутались: чекистская облава задержала их в подпольной столовке Зои Шатовой. А про этот «салон», называвшийся «Зойкина квартира», в 1929 г., в журнале «Огонек», Т. Самсонов, начальник отряда В. Ч. К., писал, что там собирались контрреволюционеры, притом попадая туда «конспиративно: по рекомендации, по паролям и по условным знакам».

Сам Ройзман описывает это заведение так:

«Враждебные советской власти элементы собирались сюда, как в свою штаб-квартиру, в свое информационное бюро, на свою черную биржу».

Думается, что Есенин все же не по торговым делам туда ходил… Спекулянтом его, вроде бы, еще никто не называл.

Впрочем, если бы это был единственный случай… Но вот другой отрывок из тех же самых воспоминаний, относящийся к 1923 г.:

«Выйдя из санатория, Есенин приобщился в “Стойле” к компании А. Ганина[286], журналиста Б. Глубоковского[287], художника В. Чекрыгина[288], его брата, поэта Владимира Галанова… Каково же было мое удивление, когда летом 1924 г., я узнал, что не только брат Чекрыгина, но и вся компания, одно время сидевшая с Сергеем за столиком, арестована в связи с раскрытием заговора “Белого центра” и выслана в Соловки».

Не лишена, может быть, интереса и такая деталь. Советский писатель Юрий Либединский сохранил нам свидетельство о том, что, в последние годы жизни, Есенин несколько раз с восторгом читал ему наизусть и комментировал стихи Гумилева. Напрашивается мысль, что Есенина привлекала, возможно, к погибшему поэту не только чисто художественная сторона его творчества…

Наконец, мало симпатизировавший Есенину Георгий Иванов говорит (и его слова перекликаются с некоторыми местами в книге Ройзмана):

«Пьяный Есенин чуть ли не каждую ночь кричал на весь ресторан, а то и на всю Красную площадь – “Бей коммунистов – спасай Россию” – и прочее в том же духе. Всякого другого, на месте Есенина, конечно бы, расстреляли».

Вопрос-то в том, почему он пил? До последних лет, все современники подтверждают, что он не пил совсем, или очень мало… Но тут… Он, очень умный, предчувствовал без сомнения, что надвигается на крестьянство, которое любил; видел, что большевики делают с верой и традициями русского народа; понимал все яснее, что никакой компромисс с ними для него невозможен.

Что меня всегда интриговало в биографии Есенина, это – два эпизода: странный брак с Дункан и мало понятная поездка на Кавказ. Не было ли то и другое неудавшимися попытками вырваться из-под советской власти?

Но Дункан была глупо влюблена в коммунизм; ей довериться, на нее опереться, Есенин не мог. Но эмиграция, встреченная в Берлине и Америке, видимо, глубоко его разочаровала: одни и сами собирались возвращаться в СССР, другие, вероятно, оттолкнули его от себя столь частой у эмигрантов тупой озлобленностью и нетерпимостью. Да и Запад, очевидно, противен ему показался своей пошлостью, грязью и делячеством; как он обычно кажется русским людям, да еще из народа…

Тогда он попробовал бежать не на Запад, а на Восток. Однако, большевики, наверное, лучше, чем мы, понимавшие, что происходило у него на душе, в Персию его не пустили… В этой обстановке, затравленный и отчаявшийся поэт, даже в близких людях не встречавший поддержки, был обречен… он погиб бы все равно, если не от своей руки, то замученный в чекистском застенке… Но этого он предпочел не ждать…

«Русская жизнь», Сан-Франциско, 7 декабря 1973 г., № 7863, с. 3.

Горький глазами поклонника

Выпущенная в Москве в 1990 году книга И. Шкапы «Семь лет с Горьким», несмотря на то, что автор, общавшийся с писателем в период с 1928 по 1935 годы, говорит о нем с восхищением и прямым обожанием, рисует его кумира в мало привлекательном свете. Отметим, что сам Шкапо был тогда молодым журналистом и начинающим литератором, и что их знакомство прервалось в виду его заключения в концлагерь с последующей ссылкой, отнявших у него 20 лет жизни (причем, видимо, Горький ничего не сделал, чтобы ему помочь).

Все фразы, произносимые на страницах этих воспоминаний автором «Песни о буревестнике», увы, – расхожие общие места большевицкой пропаганды. Мы видим, что он хотел верить в достижения и успехи советской власти, – и на все ее отрицательные стороны старательно закрывал глаза, приписывая их личному недовольству тех, кто о них рассказывал.