Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Причем повторяю, что в своей ремесленной области они часто стоят на высоте; но разговор о литературе или искусстве сразу свидетельствует об их внутреннем убожестве. Это – масса очень многочисленная и распространенная. Встречи с ней и приводят ко всякого рода недоразумениям.

– «Помилуйте» – говорит мне эмигрантская дама, которой случалось наблюдать советскую армию, – «даже их офицеры – совершенно некультурные люди».

В ее представлении офицер – синоним блестящего воспитания. Мне же ее слова приводят на память фразу одной советской студентки. В разговоре со мной эта последняя хотела похвалиться своим умением обращаться с простыми людьми, и сказала:

«Знаете, однажды мне пришлось вращаться среди младших лейтенантов (дело было в каком-то доме отдыха), и, представьте себе, я всегда находила, о чем с ними говорить».

Мне было вполне понятно, насколько это в самом деле нелегкая задача, потому что где-где, а меньше всего в Красной Армии приходится искать культурных людей.

3) То, что раньше принято было называть «народом» – крестьянство, рабочий класс.

Вся эта масса все же значительно поднялась в своем культурном уровне по сравнению со старым временем, но, конечно, в основном осталась потрясающе невежественной. Впрочем, почти все грамотны.

Конечно, 3-я и 2-я группы многочисленнее и чаще попадаются на глаза. Но можно ли говорить об упадке культуры в России на основе того, что подлинная интеллигенция немногочисленна? Так оно, в сущности, и повсюду, да так оно и быть должно. Ждать же чудес не приходится; чтобы гигантская страна поднялась на следующую ступень культуры, нужны не десятки, а сотни лет.

Эмигрантов сбивает с толку то, что они судят по привычным им нормам, сравнивая положение в СССР или с западом, где нет такой пропасти между интеллигенцией и простым народом, или с царской Россией, где не было промежуточной, полуинтеллигентной прослойки. Пропасть осталась, но она проходит между прослойками 1 и 2, а не между 2 и 3.

На советском языке первая группа, особенно две первые категории, ее составляющие, носит техническое название «недобитков». Настроение ее в основном резко антиправительственное, но необходимость принуждает лгать и приспосабливаться; это приводит к тому, что ее наиболее левое крыло начинает обманывать само себя; и даже в душе не решается роптать против большевизма.

То же оппозиционное настроение, хотя и по другим мотивам, разделяет основная масса интеллигенции рабочей; здесь, конечно, есть, тем не менее, многие, преданные власти не за страх, а за совесть – главным образом лица крайне ограниченного интеллекта.

Надо также учесть, что советскому строю удалось выковать известную, не слишком большую, группу, являющуюся советской не по убеждениям, а по самому своему характеру и воспитанию. Это, главным образом, элементы того «актива», о котором говорит Солоневич, люди, растленные прежде всего морально. Самое трагическое то, что сейчас они часто оказываются врагами советской власти, но не могут изменить своей сущности, и потому «носят эту власть в самих себе».

Так, например, многие из них искренно перекинулись на сторону немцев. Говорю «искренно» в той степени, в какой это возможно для представителей «актива». Идейных соображений у них быть не может, но они уверовали в победу Германии и связали с ней свою судьбу, легко перенеся в свою новую деятельность старые приемы грубости и наглости по отношению к народу, лживости и интриганства, беспардонного подхалимажа перед своим новым начальством и т. д. Такие субъекты вызывают у нас двойственное отношение; их вражда к большевизму есть явление положительное, но они слишком ярко выражают собою этот ненавистный нам строй. Этих личностей пришлось бы в случае нужды классифицировать с большой осторожностью и с индивидуальным подходом к каждому.

Можно подумать, что именно интеллигенция второго сорта должна бы являться наиболее надежной опорой советской власти. Однако действительность показывает другое.

Конечно, эта интеллигенция лишена традиций, играющих важную роль для старой интеллигенции; гораздо более удалена от Европы и хуже понимает западную жизнь (здесь играет роль и ее незнание иностранных языков); конечно, она не имеет особых оснований с сожалением оглядываться назад; на первых этапах советской власти она, пожалуй, и в самом деле ее активно поддерживала; но в дальнейшем на сцену выступили другие мотивы.

С одной стороны, наиболее прогрессивный слой новой интеллигенции убеждается в невозможности независимо мыслить и заниматься научной деятельностью в советских условиях. Это, однако, ощущает только самый цвет этой интеллигенции второго призыва. Зато гораздо более широкие ее слои страдают от отсутствия свободы слова в печати и болезненно переживают все прелести террора единой партии.