Читаем Вечные ценности. Статьи о русской литературе полностью

А вот описание интеллигенции нас удивляет. Неужели только побывавшие на «архипелаге», – представленные в повести, – не любили кремлевский строй?! Сколько в силах вспомнить, – интеллигенция в массе, если не в целом, горячо его ненавидела…

Ну, правда, настоящая интеллигенция, – «образованцы», те могли быть разные (и все же, все же…).

Вообще, теперь распространяют миф (кто и зачем?) будто вся молодежь, или огромное ее большинство, были пропитаны комсомольским духом, как вот Нержин. Так ли? Бросаю взгляд назад, и вижу иное.

В школе, где я учился, – кто там любил большевизм? Говорить вслух боялись, – но между близкими друзьями враждебность к оному не скрывали. У других, молчавших (а как же не молчать?! неосторожное слово – и гибель…) их чувства изредка, при случае, прорывались.

Те, кто орал о своей преданности партии, – это были (и все это знали) карьеристы и расчетливые лжецы.

Сколько ни припоминаю, – разве что фигуры двух девочек, с энтузиазмом певших на уроке пения: «Если надо, если нужно, – Мы и юность отдадим».

А пионеры, комсомол, – это было выполнение неприятных, но строго обязательных обрядов, до души не доходивших (я, впрочем, хочу засвидетельствовать, никогда ни в пионерах, ни в комсомоле не состоял!).

И в университете, в ЛГУ на филологическом факультете, было – политически – то же, или еще острее.

Но, каюсь, уклонился в сторону. Может быть в глухой провинции, – в Ростове, – настроения царили иные. Хоть поверить трудно.

А что люди в войну дрались упорно, стояли на смерть, – так не за компартию, а за родину и в надежде перемен. Да и выхода не видели, – безумная политика немцев, уничтожавших пленных, неуклонно вела к гибели и их, и нас.

Обширный цикл стихов, «Дороженька» рисует как бы раннюю историю того же Нержина. Стихи вполне грамотные, рассказывающие о страшных порою вещах; но настоящей поэзии в них не найдешь, – талант Солженицына, лежал, позже раскрывшийся, в области прозы.

Лучшее из стихотворений, в котором искренность всплеснулась-таки до уровня подлинного вдохновения, это – «Акафист», из которого и приведем в заключение статьи две первых строфы:

Да когда ж я так допуста, дочистаВсе развеял из зерен благих?Ведь провел же и я отрочествоВ светлом пении храмов Твоих!Рассверкалась премудрость книжнаяМой надменный пронзая мозг,Тайны мира явились постижнымиЖребий жизни – податлив как воск.

Об этом, собственно, данная книга и есть. Но, по счастью, стихотворение-то заканчивается так: «Бог Вселенной! Я снова верую! И с отрекшимся был Ты со мной».

«Наша страна», рубрика «Трибуна читателя», Буэнос-Айрес, 23 декабря 2000 г., № 2627–2628, с. 2.

А. Солженицын. «На краях» (Москва, 2000)

Кроме давно нам знакомых произведений («Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «Случай на станции Кочетовка» и др.), книга содержит, под заглавием «Двучастные рассказы», ряд новелл на разные темы; одни – о современном положении дел в России, другие – из недавнего ее (относительно) прошлого, послереволюционного уже периода.

Рассказ «Эго» посвящен истории антоновского восстания и является отчасти продолжением цикла «Красное колесо». В нем мы вновь находим одного из самых интересных и симпатичных персонажей «Августа Четырнадцатого»: артиллериста Благодарева. Лишний раз пожалеем, что Александр Исаевич отказался (зачем? почему?) от мысли завершить свой первоначальный замысел, который представил бы, вероятно, огромную литературную ценность.

В рассказах «На краях» и «Абрикосовое варенье», автор говорит соответственно о Жукове и об А. Н. Толстом (с заслуженным презрением и отвращением).

Рассказ «Молодняк» переносит нас ко временам шахтинского процесса. «Настенька» рисует судьбу двух девушек в эпоху начала большевизма; одна сбивается с пути, идет по рукам, кончает браком по расчету, – лишь бы прожить! Другая становится учительницей, и это позволяет писателю изобразить абсурдные реформы и опыты советской школы, с ее «бригадными» и «лабораторными» методами преподавания. «Все равно» показывает разрушение природы, которое, на самом деле, нисколько не останавливают декреты свыше. «На изломах» повествует о судьбе наделенного способностями, напором и честолюбием молодого человека советской формации в обстановке сегодняшнего дня.

Наконец, в «Желябугских выселках» и в «Адлуг Швенкиттене» Солженицын возвращается к воспоминаниям о войне, Второй Мировой, в которой ему довелось участвовать.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 14 апреля 2001 г., № 2643–2644, с. 3.

Мудрые мысли

Перейти на страницу:

Все книги серии Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы

Похожие книги

Русская критика
Русская критика

«Герои» книги известного арт-критика Капитолины Кокшеневой — это Вадим Кожинов, Валентин Распутин и Татьяна Доронина, Александр Проханов и Виктор Ерофеев, Владимир Маканин и Виктор Астафьев, Павел Крусанов, Татьяна Толстая и Владимир Сорокин, Александр Потемкин и Виктор Николаев, Петр Краснов, Олег Павлов и Вера Галактионова, а также многие другие писатели, критики и деятели культуры.Своими союзниками и сомысленниками автор считает современного русского философа Н.П. Ильина, исследователя культуры Н.И. Калягина, выдающихся русских мыслителей и публицистов прежних времен — Н.Н. Страхова, Н.Г. Дебольского, П.Е. Астафьева, М.О. Меньшикова. Перед вами — актуальная книга, обращенная к мыслящим русским людям, для которых важно уяснить вопросы творческой свободы и ее пределов, тенденции современной культуры.

Капитолина Антоновна Кокшенёва , Капитолина Кокшенева

Критика / Документальное
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное