А вот описание интеллигенции нас удивляет. Неужели только побывавшие на «архипелаге», – представленные в повести, – не любили кремлевский строй?! Сколько в силах вспомнить, – интеллигенция в массе, если не в целом, горячо его ненавидела…
Ну, правда, настоящая интеллигенция, – «образованцы», те могли быть разные (и все же, все же…).
Вообще, теперь распространяют миф (кто и зачем?) будто вся молодежь, или огромное ее большинство, были пропитаны комсомольским духом, как вот Нержин. Так ли? Бросаю взгляд назад, и вижу иное.
В школе, где я учился, – кто там любил большевизм? Говорить вслух боялись, – но между близкими друзьями враждебность к оному не скрывали. У других, молчавших (а как же не молчать?! неосторожное слово – и гибель…) их чувства изредка, при случае, прорывались.
Те, кто орал о своей преданности партии, – это были (и все это знали) карьеристы и расчетливые лжецы.
Сколько ни припоминаю, – разве что фигуры двух девочек, с энтузиазмом певших на уроке пения: «Если надо, если нужно, – Мы и юность отдадим».
А пионеры, комсомол, – это было выполнение неприятных, но строго обязательных обрядов, до души не доходивших (я, впрочем, хочу засвидетельствовать, никогда ни в пионерах, ни в комсомоле не состоял!).
И в университете, в ЛГУ на филологическом факультете, было – политически – то же, или еще острее.
Но, каюсь, уклонился в сторону. Может быть в глухой провинции, – в Ростове, – настроения царили иные. Хоть поверить трудно.
А что люди в войну дрались упорно, стояли на смерть, – так не за компартию, а за родину и в надежде перемен. Да и выхода не видели, – безумная политика немцев, уничтожавших пленных, неуклонно вела к гибели и их, и нас.
Обширный цикл стихов, «Дороженька» рисует как бы раннюю историю того же Нержина. Стихи вполне грамотные, рассказывающие о страшных порою вещах; но настоящей поэзии в них не найдешь, – талант Солженицына, лежал, позже раскрывшийся, в области прозы.
Лучшее из стихотворений, в котором искренность всплеснулась-таки до уровня подлинного вдохновения, это – «Акафист», из которого и приведем в заключение статьи две первых строфы:
Об этом, собственно, данная книга и есть. Но, по счастью, стихотворение-то заканчивается так: «Бог Вселенной! Я снова верую! И с отрекшимся был Ты со мной».
А. Солженицын. «На краях» (Москва, 2000)
Кроме давно нам знакомых произведений («Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «Случай на станции Кочетовка» и др.), книга содержит, под заглавием «Двучастные рассказы», ряд новелл на разные темы; одни – о современном положении дел в России, другие – из недавнего ее (относительно) прошлого, послереволюционного уже периода.
Рассказ «Эго» посвящен истории антоновского восстания и является отчасти продолжением цикла «Красное колесо». В нем мы вновь находим одного из самых интересных и симпатичных персонажей «Августа Четырнадцатого»: артиллериста Благодарева. Лишний раз пожалеем, что Александр Исаевич отказался (зачем? почему?) от мысли завершить свой первоначальный замысел, который представил бы, вероятно, огромную литературную ценность.
В рассказах «На краях» и «Абрикосовое варенье», автор говорит соответственно о Жукове и об А. Н. Толстом (с заслуженным презрением и отвращением).
Рассказ «Молодняк» переносит нас ко временам шахтинского процесса. «Настенька» рисует судьбу двух девушек в эпоху начала большевизма; одна сбивается с пути, идет по рукам, кончает браком по расчету, – лишь бы прожить! Другая становится учительницей, и это позволяет писателю изобразить абсурдные реформы и опыты советской школы, с ее «бригадными» и «лабораторными» методами преподавания. «Все равно» показывает разрушение природы, которое, на самом деле, нисколько не останавливают декреты свыше. «На изломах» повествует о судьбе наделенного способностями, напором и честолюбием молодого человека советской формации в обстановке сегодняшнего дня.
Наконец, в «Желябугских выселках» и в «Адлуг Швенкиттене» Солженицын возвращается к воспоминаниям о войне, Второй Мировой, в которой ему довелось участвовать.
Мудрые мысли