Для нас, однако, главный интерес мерзкой статейки в «Гласности» состоит в том, что Померанц открыто называет по именам своих врагов, русских патриотов; и вот кого он перечисляет в первую голову, кроме своего старого противника, Солженицына: Солоухин, Кожинов, Палиевский, Белов и Астафьев; а из прошлого он, скрежеща зубами, поминает Розанова и Флоренского.
Как говорил Крылов:
И наоборот: кого такой патентованный русофоб, как Померанц поносит и шельмует, – те, верно уж, заслуживают нашего внимания и интереса.
Тайное, ставшее явным
В ленинградском журнале «Звезда» № 9 за 1989 год помещен прекрасный роман недавно скончавшегося В. Каверина, – одного из немногих подсоветских писателей, переживших сталинщину и оставшихся, насколько возможно честными людьми, – под заглавием «Над потаенной строкой». Процитируем оттуда несколько отрывков:
«Шли 30-е годы, и хотели этого люди или нет, они были втянуты в острую политическую атмосферу, которая связывала их по рукам и ногам. Журналисты писали не то, что думали, и говорили не то, что писали. Немногие, и только самые умные из них, понимали, что они жертвы какого-то гигантского трагического опыта. На их долю выпало не замечать трагедии этого опыта, молчать о ней или распространять заведомую ложь».
Или вот слова одного журналиста другому, ближнему другу, по поводу очерков того о деревне: «Тебе что же, так понравились эти парни, распахивающие кладбища, на которых лежат их отцы? Или что они подтягивают гусеницы кладбищенскими крестами? Или ты думаешь, что надо было уничтожить 5 миллионов дельных и потому зажиточных мужиков для того, чтобы с помощью англичан и американцев запахать эти степи?» Он же, в другом месте, так резюмирует положение дел: «До сих пор нам запрещали говорить, а теперь нам запретили молчать».
А вот мысли автора о женах заключенных: «На всем беспредельном пространстве России плачут женщины, как Ярославна в Путивле на городской стене».
Единственное нелогичное в романе, это – сочувствие писателя красным испанцам. Ведь они боролись как раз за то, чтобы установить у себя на родине такой же строй, как тот, от которого столь жестоко страдали мы!
Неисцелимые раны
В журнале «Октябрь» № 9 за 1989 год, В. Огнев, разбирая творчество балкарского поэта Кайсына Кулиева[323]
, пишет следующее:«Для того, чтобы понять масштабы национального бедствия балкарцев, а вместе с этим как следствие масштаб трагической поэзии Кулиева, надо знать, что же на практике означал термин “спецпереселение”». Речь идет о геноциде, имевшем в ряде случаев необратимые последствия. В 1943–1944 годах в Казахстан и Киргизию было депортировано около 700.000 спецпереселенцев.
Здесь оказались балкарцы, карачаевцы, ингуши, чеченцы, калмыки, черноморские греки, немцы и др. В 1948 году был подписан документ, гласящий, что “народы-изменники” высланы навечно и возвращению в свои края не подлежат… Отцов, матерей, их детей и внуков нередко разлучали навек, случалось и так, что они ехали в разных эшелонах. За самовольную перемену местожительства грозила кара: 20 лет каторжных работ. Ссыльные должны были ежемесячно отмечаться в комендатуре. Шло и духовное растление народа: каждый десятый обязан был нести ответственность за свое “десяти-дворье”, проще говоря являлся надзирателем и потенциальным доносчиком…
Только в 1956 году балкарцам разрешили вернуться на землю предков… Но вернувшись многие не находили места – в предгорьях жили другие люди, в горах пустовали разграбленные и разрушенные сакли».
Оскудение
В недурном романе А. Черноусова «Круги», в № 1 за 1990 года журнала «Сибирские Огни», один из персонажей, сравнивая достижения России в прошлом и в нынешнем веках, высказывает следующие мысли: