Читаем Вечные ценности. Статьи о русской литературе полностью

Для нас, однако, главный интерес мерзкой статейки в «Гласности» состоит в том, что Померанц открыто называет по именам своих врагов, русских патриотов; и вот кого он перечисляет в первую голову, кроме своего старого противника, Солженицына: Солоухин, Кожинов, Палиевский, Белов и Астафьев; а из прошлого он, скрежеща зубами, поминает Розанова и Флоренского.

Как говорил Крылов:

Кого нам хвалит враг, в том верно проку нет.

И наоборот: кого такой патентованный русофоб, как Померанц поносит и шельмует, – те, верно уж, заслуживают нашего внимания и интереса.

«Наша страна», рубрика «Печать», Буэнос-Айрес, 20 мая 1989, № 2024, с. 3.

Тайное, ставшее явным

В ленинградском журнале «Звезда» № 9 за 1989 год помещен прекрасный роман недавно скончавшегося В. Каверина, – одного из немногих подсоветских писателей, переживших сталинщину и оставшихся, насколько возможно честными людьми, – под заглавием «Над потаенной строкой». Процитируем оттуда несколько отрывков:

«Шли 30-е годы, и хотели этого люди или нет, они были втянуты в острую политическую атмосферу, которая связывала их по рукам и ногам. Журналисты писали не то, что думали, и говорили не то, что писали. Немногие, и только самые умные из них, понимали, что они жертвы какого-то гигантского трагического опыта. На их долю выпало не замечать трагедии этого опыта, молчать о ней или распространять заведомую ложь».

Или вот слова одного журналиста другому, ближнему другу, по поводу очерков того о деревне: «Тебе что же, так понравились эти парни, распахивающие кладбища, на которых лежат их отцы? Или что они подтягивают гусеницы кладбищенскими крестами? Или ты думаешь, что надо было уничтожить 5 миллионов дельных и потому зажиточных мужиков для того, чтобы с помощью англичан и американцев запахать эти степи?» Он же, в другом месте, так резюмирует положение дел: «До сих пор нам запрещали говорить, а теперь нам запретили молчать».

А вот мысли автора о женах заключенных: «На всем беспредельном пространстве России плачут женщины, как Ярославна в Путивле на городской стене».

Единственное нелогичное в романе, это – сочувствие писателя красным испанцам. Ведь они боролись как раз за то, чтобы установить у себя на родине такой же строй, как тот, от которого столь жестоко страдали мы!

«Наша страна», рубрика «Печать», Буэнос-Айрес, 23 декабря 1989 г., № 2055, с. 3.

Неисцелимые раны

В журнале «Октябрь» № 9 за 1989 год, В. Огнев, разбирая творчество балкарского поэта Кайсына Кулиева[323], пишет следующее:

«Для того, чтобы понять масштабы национального бедствия балкарцев, а вместе с этим как следствие масштаб трагической поэзии Кулиева, надо знать, что же на практике означал термин “спецпереселение”». Речь идет о геноциде, имевшем в ряде случаев необратимые последствия. В 1943–1944 годах в Казахстан и Киргизию было депортировано около 700.000 спецпереселенцев.

Здесь оказались балкарцы, карачаевцы, ингуши, чеченцы, калмыки, черноморские греки, немцы и др. В 1948 году был подписан документ, гласящий, что “народы-изменники” высланы навечно и возвращению в свои края не подлежат… Отцов, матерей, их детей и внуков нередко разлучали навек, случалось и так, что они ехали в разных эшелонах. За самовольную перемену местожительства грозила кара: 20 лет каторжных работ. Ссыльные должны были ежемесячно отмечаться в комендатуре. Шло и духовное растление народа: каждый десятый обязан был нести ответственность за свое “десяти-дворье”, проще говоря являлся надзирателем и потенциальным доносчиком…

Только в 1956 году балкарцам разрешили вернуться на землю предков… Но вернувшись многие не находили места – в предгорьях жили другие люди, в горах пустовали разграбленные и разрушенные сакли».

«Наша страна», рубрика «Печать», Буэнос-Айрес, 23 декабря 1989 г., № 2055, с. 3.

Оскудение

В недурном романе А. Черноусова «Круги», в № 1 за 1990 года журнала «Сибирские Огни», один из персонажей, сравнивая достижения России в прошлом и в нынешнем веках, высказывает следующие мысли:

Перейти на страницу:

Все книги серии Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы

Похожие книги

Русская критика
Русская критика

«Герои» книги известного арт-критика Капитолины Кокшеневой — это Вадим Кожинов, Валентин Распутин и Татьяна Доронина, Александр Проханов и Виктор Ерофеев, Владимир Маканин и Виктор Астафьев, Павел Крусанов, Татьяна Толстая и Владимир Сорокин, Александр Потемкин и Виктор Николаев, Петр Краснов, Олег Павлов и Вера Галактионова, а также многие другие писатели, критики и деятели культуры.Своими союзниками и сомысленниками автор считает современного русского философа Н.П. Ильина, исследователя культуры Н.И. Калягина, выдающихся русских мыслителей и публицистов прежних времен — Н.Н. Страхова, Н.Г. Дебольского, П.Е. Астафьева, М.О. Меньшикова. Перед вами — актуальная книга, обращенная к мыслящим русским людям, для которых важно уяснить вопросы творческой свободы и ее пределов, тенденции современной культуры.

Капитолина Антоновна Кокшенёва , Капитолина Кокшенева

Критика / Документальное
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное