Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Разбирая пьесу Сартра «Некрасов», где представлен в карикатурном виде сбежавший в Европу подсоветский рабочий, он комментирует: «Пьеса – о тех людях, которые нелегальным путем оставались на Западе (а где он, легальный?) и пытались либо творчески реализовать себя, либо рассказать ту самую правду о тоталитарном строе, которую так не хотели слушать “прогрессивные” “мастера культуры”».

Да, тупость западных левых интеллигентов была ужасающей. В значительной степени от того, что их прокоммунистические позиции приносили им весьма серьезные выгоды, превосходно оплачивались. Ну а в какой мере к тому присоединялся извращенный идеализм, – не всегда легко и разобраться.

Однако, эти строки ярко вызывают у меня в памяти другое: встречу нашей второй волны с тою частью старой эмиграции, которая превратилась в советских патриотов, стремилась получать красные паспорта и мечтала о возвращении на «счастливую» родину.

Сии соотечественники еще меньше могли нас понять, чем иностранцы, хотя мы с ними и говорили, казалось бы, на одном языке (но смысл-то в слова вкладывали разный).

Мне не раз приходилось в те годы и самому участвовать, и со стороны присутствовать при разговорах данных двух сторон.

Между нами были люди, прошедшие ад лагерей, были знавшие по опыту жизнь колхозников, быт рабочих; еще больше – интеллигенции, хорошо знакомой с ущемлением мысли в сталинской империи зла.

Они умели рассказать о пережитом с теми подробностями, какие невозможно выдумать, в которых невозможно усомниться. И с каким же результатом? Действовали ли на собеседников их скорбные повествования?

Не находя возражений и чувствуя, что им честно рисуют картину подсоветской реальности, собеседники наши, равно мужчины и женщины, будь они серые или высоко образованные, аристократы или из простого народа, приходили неизменно в истерическую ярость.

– «Вы изменники, предатели родины! Вы коллаборанты!» – начинали они кричать, брызгая слюною, – «Вы все лжете, зная за собою вину и предвидя неизбежное наказание!»

Тут они ставили факты с ног на голову. Легко бы понять, что люди, напротив, потому переходили на сторону немцев (кто переходил), что страдания, их лично и всей земли в целом, превосходили меру человеческого терпения, и никакой патриотизм не мог оправдать преступлений советской власти перед Россией.

Но им, новоявленным совпатриотам, хотелось верить в Сталина, в партию, в коммунизм, в возрожденные якобы под серпом и молотом величие и славу отечества. И именно то им было невыносимо, что они чувствовали, что, – перед лицом неумолимой истины, – их вера шатается на своих основаниях.

Ну и тут уж они обязательно пускали в ход свой главный аргумент ultima ratio[328]: угрозу доносом и выдачей.

Угрозу отнюдь не пустословную: когда только могли, они и сообщали в советскую миссию, энергично работавшую в те дни в Париже, указывали имена и адреса. Каждая беседа, каждая встреча с такими людьми, являлась для нашего брата смертельно опасной.

Защитой от них служили только фальшивые документы об иностранном подданстве, – польском, балтийском, – или о принадлежности ко старой эмиграции. Или уж, – умение исчезнуть без следа, скрыть местожительство и фамилию.

Многие из наших погибли. В первую очередь те, кто не умел лгать (ибо перед иностранными властями только ложь спасала), те, кто впадал в отчаяние и опускал руки, а хуже всего, – те, кто начинал колебаться и соблазняться мечтою, что в СССР произошли перемены, начиная утешаться надеждой, что на нем нет большого греха и т. п.

Роковая ошибка! Большевики никому не прощали. Одно уже пребывание за границей, само по себе, представляло собою в их глазах несмываемое клеймо… Кто попадал в их лапы, – сперва в страшный лагерь Борегар под Парижем, затем на архипелаг Гулаг, – тем уж приходилось плохо.

Курьезное дело! Сами совпатриоты, за рубежом усердные слуги чекистов и сатанинского режима, попав домой, превращались там, на взгляд властей, в опасный фактор разложения: их описания заграничной жизни не рифмовали с пропагандистской версией правительства. «Репатрианты» подвергались преследованиям, разочаровывались в коммунизме… И те из них, кому удавалось вернуться во Францию (или в иную европейскую страну), представали теперь там в ореоле мучеников и борцов против тоталитаризма. Вернуться, впрочем, доводилось немногим (в первую очередь тем, у кого были прочные связи с масонством: вольные каменщики своих не забывали и выручали).

О методах западного мира в области ликвидации неудобных свидетелей, воспроизведу здесь к слову рассказ одного приятеля, прочно запечатлевшийся у меня в памяти, об его пребывании в лагере в Ренне, управляемом американцами.

Там из большого числа подсоветских (примерно, человек 200, скажем) половина согласилась ехать на родину; другие же отказывались и ссылались на иностранное подданство, пребывание вне СССР до захвата большевиками Восточной Европы и т. п.; приводя какие-либо, но не вполне убедительные доказательства.