Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Так что ничего невозможного нет, что томики стихотворений Николая Степановича читались именно в тени «пальмовых рощ»!

Куклину забавно, почему гумилевский капитан отмечает свой путь на разорванной карте иглой. Так как игла для него «предмет дамского обихода».

Но ведь вот именно дам с собою моряки в такие путешествия не возили. А порванную одежду им приходилось чинить самим; таков уж рок солдат и матросов.

Тут перед нами вполне реалистическая черта, а насмешки вовсе несостоятельны…

Совсем уж пустое рассуждение о том, что-де бунт нельзя обнаружить «как затерянную в кармане мелочь», по поводу строк:

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет.

Бунт можно обнаружить, подслушав разговор матросов, перехватив записку, заметив приготовленное оружие; наконец, натолкнувшись на прямое неповиновение.

А глагол «обнаружить» как раз так и применяется: «обнаружить непорядки», «обнаружить ошибки», «обнаружить измену». Не у Николая Гумилева, а у самого Куклина хромает чувство русского языка.

Вовсе уж недостойны рассуждения о том, что-де не надо переоценивать Гумилева в связи с его трагической гибелью. Поэт такого размера как он во скидках не нуждается. Если бы он прожил долгую и счастливую жизнь, – он все равно остался бы великим поэтом.

Вот Куклин упоминает о книге, – нам, к несчастью, неизвестной, – «Николай Гумилев – поэт православия».

Что же, его вполне можно так назвать. И вовсе неверно, что такое же имя можно приложить ко многим его современникам. Но входить в разбор этого вопроса мы здесь не станем: он бы потребовал отдельной статьи.

«Наша страна», рубрика «Мысли о литературе», Буэнос-Айрес, 29 августа 2005, № 2778, с. 5.

Воскрешение упыря

Московский журнал «Мы в России и Зарубежье» (2/2005) почтительно, – с портретиком, – перепечатывает датированную 1934 г. статейку Г. П. Федотова, «религиозного мыслителя, историка и публициста», одно время профессора православного богословского института в Париже, «О национальном покаянии». А кто такой был Федотов? В прошлом эсер, во время войны в Испании он громогласно выступал с восторженными приветствиями Долорес Ибаррури и выражением своей солидарности с красными республиканцами. Настолько, что даже Богословский институт, принадлежавший к левой юрисдикции митрополита Евлогия был скандализован: как-никак, пиренейские коммунисты истребляли священников и монахов; притом не просто убивали, а распинали, закапывали живьем или сжигали. Причем иногда предлагали отречься от Христа, обещая пощаду: ни один не отрекся!

Скандал замяли. Профессор от богословия продолжал юродствовать в печати, в частности, после войны, в «Новом Журнале». Где он вызывал горячее негодование у появившейся тогда второй эмиграции.

И немудрено. Вот и в воспроизводимой тут статье, мы встречаем такие высказывания о людях, оказавшихся под властью большевиков: они, мол, принадлежат к «физическому типу… отяжелевшему, заострившемуся», и о них он с презрением говорит: «мы можем не признать в них своих».

Далее он настойчиво поносит идею православного царства и специально развенчивает инока Филофея и его теорию о «Третьем Риме». Достается заодно и Достоевскому, да и русским патриотам вообще: всем, кто желал бы видеть Россию могучей и счастливой. Положим, в послевоенные годы Федотов понимал, что требуется американцам: в период холодной войны им была нужна ненависть к России, а не к большевизму. Вот он им и поставлял товар на их вкус.

Но пропагандировать его воззрения в наши дни, предлагать их населению России или здоровой части Зарубежья, это есть, надеемся, затея безнадежная; и, во всяком случае, непохвальная.

Лучше бы оставить сего «блудодея мысли» в его могиле, и о гадостях, кои он возглашал, не вспоминать.

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 14 июля 2006, № 2799, с. 1.

Недооцененный писатель

В журнале «День Литературы», номера 103 и 104 от с. г., А. Варламов описывает последние годы жизни замечательного русского писателя А. С. Грина.

Причем занимается в первую очередь тем, что бы нам и не хотелось знать (и о чем другие биографы умалчивают): рассказывает, что Грин пил запоем, разрушая свое здоровье и приводя в отчаяние жену.

Да ведь и было с чего пить! Трудно бросить камень… Его творчество оказалось совершенно несозвучно эпохе, – если понимать под «эпохой» большевицкий режим в России.

Его все меньше и меньше печатали, – хотя, между прочим, публика его с жадностью читала, – и он скатывался дальше и дальше в самую крайнюю нужду.

Хотя у него имелось подлинное сокровище: любящая, все понимающая и все прощающая жена.

Нина Николаевна Грин была одной из редких писательских жен калибра Анны Григорьевны Достоевской.