Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Вместо того пошли в ход производственные романы и повести, описание переживаний разжалованного министра, ностальгические воспоминания о Хрущеве, да вполне невинные рассказы о работе врача в родильном доме, и даже – в переводе с венгерского, – история жизни собачки и ее отношений с хозяевами.

Общее то, что герои (по меньшей мере, когда они – граждане СССР) всегда суть твердокаменные коммунисты, не знающие сомнений в марксистской доктрине и допускающие только – изредка вслух, а чаще про себя, – отдельные неудачи и ошибки со стороны своих прямых начальников.

В остальном изобильно печатаются старые материалы, которые может быть и новинка для читателей в Советском Союзе (а скорее, – разве что для самых из них серых), а нам-то, эмигрантам, давным-давно известны: «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Пушкинский Дом» А. Битова. Или тоже, например, неопубликованные прежде рассказы покойного В. Тендрякова, содержащие очень умеренную оппозицию сталинизму и ничего особенного не прибавляющие к прежней его репутации.

Дивное дело! Самое главное и интересное перекочевало в отдел литературной критики, где мы бы меньше всего вздумали его a priori искать. Там попадаются сейчас подлинные жемчужины.

Вот возьмем номер 2 за 1988 год. А. Нуйкин, в статье «Идеалы или интересы?» чудесно обкладывает закоренелую сталинистку Е. Лосото, – просто любо-дорого читать! Процитировав ее рассуждения, вроде следующих: «Самое важное сейчас… ставить молодых людей на марксистско-ленинские позиции… мы должны этих дикарей воспитывать, а когда надо – наказывать», Нуйкин продолжает: «обращаясь к революционному прошлому, журналистка не таит своих личных симпатий к террористическим актам. Но особенно мило ее сердцу такое “благородное дело” как цареубийство. В очерке “Вольность” с удовлетворением констатируется: “партия большевиков решила затянувшуюся историю цареубийства. Семейство Романовых, обагренное кровью русских революционеров всех поколений, наконец-то исчезло с лица земли. Вот это и есть святая русская правда”. Похоже, борьбу за кровные интересы трудового народа журналистка понимает в буквальном смысле этого слова, то есть что уже в этом-то случае кровь проливать – святое дело!»

Еще лучше отрывок мы находим у Нуйкина дальше по другому поводу: «Особенно неприятно приемы истерического давления на психику людей, привычка рвать с устрашающим криком рубашку на груди выглядят в попытках остановить поток правды о Сталине, его подручных и заплечных. Характерно, что защитников сталинизма вовсе не заботит, правда ли то, что пишут, или неправда, было то не было: знают – тут не опровергнешь, только спровоцируешь удесятеренный поток разоблачительных фактов. А посему лозунг один: не замай! Кто-то из фронтовиков, вспомнив, как он не раз, поднимался в атаку на фронте, кричал: “За Родину, за Сталина!” – требует на этом основании перестать очернять историю – критика великого вождя, дескать, бросает тень на тех, кто ходил в атаку с его именем на устах. Хочется надеяться, что авторы подобных писем в свое время не знали о злодеяниях Сталина, о миллионах невинных жертв – заморенных, замороженных, замученных, обесчещенных. Это неведение допустимо. Но вот ведь парадокс – они и сейчас ничего про это знать не хотят! Что им до мук миллионов. Логика несокрушимая проглядывает: раз мы чтили имя Сталина, то извольте и вы его чтить! Говорите, будто обманывали нас? Может быть, может быть. Но извольте обманывать и дальше, а то мы вам верить перестанем и святое в душе утратим! Такую позицию порою пытаются выдать за народную».

Чего уж лучше! Жаль только, что рядом – льстивые восхваления генсеку Михаилу Сергеевичу и ссылки на творения Владимира Ильича. Но не будем спешить с осуждением; может статься иначе и нельзя: автору виднее.

Еще замечательнее, в том же номере, статья В. Оскоцкого «Логика недоверия». Разбирая персонажей из романов белоруса В. Быкова, критик говорит об одном из них следующее: «Не последняя спица в колеснице районного масштаба, он прилежно усвоил уроки, которые преподали ему “в годы проведения сплошной коллективизации”, когда “несгибаемая воля была, может, главнейшим качеством характера каждого руководителя в районе, только она приносила успех” и едва ль не первым из них стал урок недозволенности участия в чужой судьбе, сострадания…»

«Не до иронической улыбки» – продолжает он – «там, где всюду кричат в голос, соприкасаясь с изнутри прослеженным выявленным насильственным отторжением морали от нравственности, вырождения последней в откровенную безнравственность».

Он ссылается далее на Д. Гранина, написавшего в «Литературной Газете»: «Во времена раскулачивания, в тяжкие годы массовых репрессий людям не позволяли оказывать помощь близким, соседям, семьям пострадавших. Не давали приютить детей арестованных, сосланных. Людей заставляли высказывать одобрение суровым приговорам. Даже сочувствие невинно арестованным запрещалось. Чувства, подобные милосердию, расценивались как подозрительные, а то и преступные: оно-де аполитичное, не классовое, в эпоху борьбы мешает, разоружает».