И вспоминает заодно выступление О. Берггольц, в начале 60-х годов на дискуссии о гуманизме: «Яркое, темпераментное выступление и вылилось в горячую защиту добрых дел по Пушкину, чувств отзывчивости на боль, сопереживания в беде сострадания в горе как первичных гуманистических ценностей человека. Что же услышала она в ответ? Бурю негодующих обвинений в абстрактном гуманизме».
В этой связи, Оскоцкий приводит даже стихи А. Твардовского (который сам-то недалеко ушел от верноподданного большевизма):
Любопытна и статья Л. Аннинского о стихах В. Корнилова, нам, к сожалению, недоступных, но, судя по приводимым цитатам, талантливых. Его характеристика понятия «свобода» довольно-таки актуальна для нашего времени:
Попадаются и другие курьезные рецензии: например, на брошюру В. Карпеца («Молодая Гвардия», 1987) с реабилитацией А. Шишкова[344]
(«Муж отечестволюбивый») и, что самое занятное, с резкими нападениями на масонов! За сие последнее В. Андреевский читает ему на страницах «Нового Мира» строгий выговор. А жаль, что нельзя прочесть, что именно он сказал!Война с крестьянством
В № 8 «Нового Мира» за 1988 год помещена статья Ксении Мяло «Оборванная нить» с подзаголовком «Крестьянская культура и культурная революция».
Автор, специалистка по «изучению традиционной культуры русского крестьянства», вспоминая эпоху коллективизации, констатирует: «Полевые исследования, непосредственный контакт с остатками того мира, о котором мы вспомнили так запоздало, дали мне возможность взглянуть на события со стороны и доныне остающейся в тени: со стороны пережитого крестьянством в эти годы душевного и культурного – внутреннего – потрясения. Да что там потрясения – подлинного геологического обвала, отзвуки которого и сегодня ощутимы на самых разных уровнях нашего бытия… Нередко можно слышать и призывы не вздыхать о крестьянской “стране Муравии”, которой дескать и не было никогда. Конечно же не было, была самобытная разнообразная крестьянская культура, как всякая культура, имеющая право быть, независимо от того, нравится она нам или нет, мстящая, – подобно тому, что являет нам экология, – бесчисленными последствиями с долгим резонансом за грубое вторжение в нее. Так пристало ли нам сейчас, когда кончается время для собирания тех обломков, от которых еще можно попытаться воссоздать хоть сколько-нибудь достоверный ее портрет, слагать новый миф, где жертва оказывается даже не соучастником, а единственным виновником преступления?»
Произошедшую с русским крестьянством катастрофу Мяло сравнивает с наблюдавшимися в истории «столкновениями не совместимых друг с другом цивилизаций, несовместимых религиозно», и приводит в пример завоевание Южной Америки испанцами или истребление североамериканских индейцев английскими колонистами.
«Ибо, – продолжает она, – основной целью культурной революции, – о чем и говорили вполне откровенно ее идеологи, – было все-таки не внедрение в деревенский быт современной гигиены и всеобщей грамотности, да и почему, собственно, для того, чтобы открыть в деревне школу или научить ребят чистить зубы, нужно было ломать весь ее исторически сложившийся уклад?..
О нет, дело не в злой воле одного человека, ссылки на которую так часто избавляют нас в последнее время от выяснения более глубоких и общих причин недавних исторических трагедий. Резко и торжествующе в эпоху “великого перелома” заявил о себе некий принцип социального переустройства, и любой анализ судеб русского крестьянства в эту пору останется неполным, если забыть о том заряде ненависти, которым уже в начале 20-х годов был обрушен на традиционно деревенский уклад жизни, – хозяйствование, чувствование и мышление, быт. Кажется, что даже сам вид этих бород, лаптей, поясков и крестов, – внешних знаков “темноты” и “бескультурья”, – вызывал чувства отвращения, острые и неконтролируемые, как это бывает при резко выраженной психологической несовместимости».
В подтверждение этих мыслей, нам предлагаются в изобилии цитаты из советской литературы, поэзии и публицистики соответствующего периода, начиная со стихотворения М. Герасимова[345]
, датирующегося 1920 годом: