«Запад стал символом разрушения духовной иерархии, превращения святынь в “ценности”, лежащие на одном уровне. Свобода чувственных наслаждений и свобода каприза занимают пространство внутренней свободы. И если Запад, вырабатывая этот яд, сам от него не гибнет, то только благодаря хорошим привычкам, сложившимся до XX века, – привычкам дисциплинированного труда, ответственности, уважения к закону. В России эти привычки отчасти не успели сложиться, отчасти были расшатаны в годы советской власти. Оставшись без партийного руководства, современный русский человек не умеет выбирать и берет подряд все, что легче взять: секс-шопы, эротик-шоу и т. п. – или разгорается ненавистью ко всему западному».
И далее: «Пошлость отталкивает и вызывает бунт… Пошлость “новых русских” толкает в объятия “красно-коричневых” (блока пожилых большевиков и молодых фашистов)».
Автор статьи цитирует затем высказывания С. Говорухина: «Страна четко работает в режиме колонии… Мы фактически отказались от своей культуры, искусства. Мы отказались от науки, от высокой технологии… Или такая деталь – английский язык стал вторым государственным языком, доллар – национальная валюта… А мне не хочется так жить – в колонии».
Как констатирует Померанц, так смотрит на вещи не один Говорухин. «По-видимому, пора сделать недвусмысленный вывод, давно уже ставший прочным достоянием теории модернизации, – пишет культуролог Александр Панарин. – Попытка механического заимствования западных ценностей и образцов приводит к самым печальным последствиям. Нынешняя разруха и люмпенизация населения – феномен не столько социально-экономический в собственном смысле, сколько культурный. В основе его лежит не столько унаследованная от прошлого отсталость страны, сколько отторжение от собственной культуры, ее норм и традиций – цивилизационная дезориентация народа. Главное средство борьбы с этим – обретение своей цивилизационной идентичности, того внутреннего гармонического универсума, в котором нормы-цели и нормы-рамки, притязание и возможность в основном совпадают.
Но в процессе обретения своей цивилизационной идентичности России предстоит нелегкий путь».
Померанц правильно отмечает: «Но в русском наследии действительно заключены цивилизационные начала и Византии, и Татарии, и Запада». К чему меланхолично добавляет: «Создать изо всего этого устойчивую форму непросто».
Полностью присоединимся и к такой его оценке политической ситуации сегодня: «Победа красно-коричневого блока на выборах была бы, возможно, не игрой парламентских качелей, а концом игры, возвращением к тоталитаризму, после которого неизбежен новый застой, крах и новая смута».
Наиболее интересна, однако, сконцентрированная к концу часть, это – высказывания автора о положении сейчас в подсоветской литературе и культуре в широком смысле слова.
«Упоение распадом и шовинистическое беснование поддерживают и вдохновляют друг друга. Беспросветно черная правда – это ложная правда, это инерция подлинной кровной правды вчерашнего дня, ставшая модой, тень, отброшенная неполной истиной и ставшая ложью. Человек бессилен передо тьмой, сдается тьме, безвольно погружается во тьму. Инерция распада ведет во “тьму низких истин”. Любовь как сердечное чувство, разгорающееся в груди, прежде чем дело доходит до прикосновений, почти исчезла со страниц рассказов и повестей. Само слово “любить” уступает слову “трахать”. Наряду с этим широкое право гражданства получили непечатные глаголы».
Как резюмирует автор: «Отсутствие внешней узды предполагает внутреннюю сдержанность, внутреннее чувство меры. Без нее свобода переходит в беспредел. Есть беспредел коррупции, беспредел преступности – и беспредел литературной разнузданности. Всюду одна и та же проблема свободы и воли».
Правильно и метко охарактеризовав чернуху как литературное направление, Померанц добавляет еще несколько обобщающих фраз: «Мыслящая и пишущая Россия раскололась в основном на два враждебных лагеря, пародирующих спор западников и славянофилов. С одной стороны, честный, но бездуховный рассудок космополитического либерализма, с другой – извращенная духовность, языческий культ ненависти, силы и насилия».
Все это верно, хотя и грустно. Напрашивается с нашей стороны восклицание: «А мы что говорили?» Тем интереснее, что мысли, совпадающие с нашими, выражаются на сей раз видным публицистом левого стана.
По-видимому, их несомненность и актуальность стали очевидными.
Интеллигенция после большевизма