Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Зато другие отделы, – «Далекое близкое», «Из наследия», «Комментарии», – содержательны и интересны.

Превосходно эссе В. Есипова «Сановник и поэт» о конфликте Пушкина с Воронцовым.

«Становится ясно», – пишет автор, – «что в литературе о Пушкине обозначилась сегодня новая тенденция – с обвинительным уклоном по отношению к поэту и по меньшей мере оправдательным по отношению к Воронцову».

Увы, не только касательно Воронцова: Пушкина в наши дни в Эрефии запросто обвиняют во всех смертных грехах и в других еще, включая вовсе неправдоподобные. И потому пытаются оправдывать всех его врагов (например, Бенкендорфа). Не оправдывают почему-то только Царя Николая Первого, который как раз Пушкина не преследовал ничуть, – но на которого клеветать принято уже с давних пор.

Есипов вполне убедительно показывает, что Воронцов, допустим и искусный администратор, и смелый боевой офицер, был одержим непомерным самолюбием и ненавидел поэта за то, что тот никогда не жертвовал чувством собственного достоинства; а понять его гениальность и его значение для России, – этого надменный граф не умел никак.

Заметим только, что, когда Есипов приводит как образец невежества российских сановников их посмертные нападки на поэта, приводя в пример Дондукова-Корсакова и Уварова, тут он не вполне справедлив.

Оно-то все правильно; но у них были веские причины для злобы, – ядовитые эпиграммы «В Академии Наук заседает князь Дундук» и «На выздоровление Лукулла».

Публикация письма Л. Чуковской к Д. Самойлову под названием «Все тот же спор», по поводу их спора о Солженицыне показывает, что Чуковская гораздо лучше понимала значение этого последнего, чем Самойлов, назвавший Александра Исаевича «хамом милостью Божьей». При всех недостатках, автора «Архипелага Гулага» хамом нельзя назвать никак. Что Чуковская отлично и доказывает.

А. Латынина в статье «Истинное происшествие» разбирает с точки зрения правдоподобия эпизод из романа Солженицына «В круге первом», где советский дипломат Володин звонит в американское посольство с целью помешать похищению большевиками секрета атомной бомбы. Аргументируя, что проникновения в эту тайну строились не на завладении одним каким-то документом, а целой массой данных, и тем, что в момент действия романа Советы уже сконструировали свою бомбу.

Все это, вероятно, справедливо. Но важно ли? Суть вопроса в выступлении против коммунистического правительства во имя человеческой правды и с риском для жизни. Речь идет о моральной проблеме, а конкретные детали здесь второстепенны.

Отдел «Библиографические листки» странным образом выцвел и побледнел. Прежде в нем встречались яркие и порою ценные мысли, хотя нередко и парадоксальные. Теперь о нем только и можно сказать: «Неинтересное о неинтересном».

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 23 сентября 2006, № 2803, с. 5.

«Новый мир» № 7 за 2006 год

Прежде всего, поспешим выразить свое полное согласие с письмом в редакцию Н. Еськовой, правильно указывающей, что в названии романа Л. Толстого «Война и мир», слово «мир» означает «заключение или состояние мира», а отнюдь не «свет», «общество», «вселенная».

Она справедливо указывает на факты: что по старой орфографии, где эти два понятия различались, тут употреблялось именно простое и, а не десятеричное i, и что в переводах книга всегда называлась «La guerre et la paix», «War and peace» и т. д.

Да собственно и не нужно бы этих аргументов! По содержанию ясно, что имел в виду Толстой. И все сомнения на сей счет – надуманные и искусственные.

А вот с чем мы не согласны, это с тем, что редакция журнала именует Еськову лингвистом. По-нашему, так она лингвистка. Слава Богу, по-русски пол в существительных подобного типа резко различается: машинистка, телеграфистка, коммунистка, курсистка. А это весьма ценно, ибо важно для смысла; и разрушать данную грамматическую традицию, – куда как не полезно!

Повесть И. Кочергина «Сказать до свидания» написана превосходным русским языком: что теперь становится редкостью (в Эрефии вообще, и в «Новом Мире» в частности). Сюжет – поездка пожилой женщины к сыну, работающему в лесной глуши на Алтае.

В отличие от того, «Два рассказа» Н. Горлановой изложены умышленно просторечью. Но оба – милые и трогательные, рисующие неизбывную доброту русских женщин и их любовь к детям, своим и чужим.

«Алфавита» А. Волоса есть набор скверных анекдотов, да еще и с неприятным налетом кощунства.

«Театральный человек» М. Розовского представляет собою воспоминания об интригах в театральном мире с советской спецификой, вертящихся вокруг режиссера Товстоногова. Может быть, они интересны для завзятых театралов, но не для обычной публики. А занимают – почти пол-номера!