Ведьма-иллюстраторка

Она выспалась среди отсыревших тюков соломы, ведер старой краски и подгнивших холстов так, как давно уже не высыпалась: отвратительно. Не то чтобы это было самое ужасное место, в котором ей приходилось ночевать — чего стоила только привычка Учителя гонять своих студентов по болотам ранней осенью, — но именно в этот раз и в этом сарае у нее как-то особенно неудачно затекла шея. Иногда боль простреливала от шеи в правое плечо и дальше, до самой кисти.

Выйдя из сарая, Маркарет поморщилась на свет, инстинктивно заслонившись от полуденного солнца ладонью.

— Чего это тебя на природу потянуло? — нэя Алассандра никто не звал, но он все равно возник зыбким маревом.

Это было не его, чужое время, и потому от него только марево неопределенной формы и осталось. Марево — и скрипучий голос.

Маркарет дернула плечом.

— Тут тихо. Большую часть времени.

В «Трилистнике» было шумно и много людей. Вчера… сегодня утром ей не хотелось ни шума, ни людей. А уж тем более разговаривать с шумными людьми, какими бы славными и дружелюбными они ни были.

Бывало у нее такое. Когда казалось, что все пялятся. И что ее кожа — не ее, и ее можно счесать с лица пальцами, если долго тереть щеки.

— Что с планом? — деловито спросил нэй Алассандр, — ты разобралась с новым владельцем? Мне выть? Могу начать прямо сейчас!

Откуда только в мертвом старике столько энергии? Маркарет медленно качнула головой.

— Нет. Я просто это все сожгу.

— Что-о-о?! Мы же договорились! — заклубился нэй, — я вою, ты барашка стрижешь! Кто обещал перезахоронить кости?

Барашка… Это кто тут еще барашек. Может, и Маркарет.

— Это не будет работа по профессии, — Маркарет вернулась в сарай в поисках заплечного мешка.

Нашла почему-то за сломанным мольбертом, хотя клала… Под голову? Она как-то даже не помнила.

Утром она просто рухнула от усталости и заснула почти сразу.

Вытащенный на солнце, мешок смотрелся убого. Серый, потертый, старый. Одна лямка почти перетерлась, нужно будет подшить.

Маркарет достала трубку.

Она купила ее за пару монет у коробейника. Когда-нибудь она заведет себе длинную расписную трубку, как у бабушки, вместо этого грубо тесанного недоразумения. Чтобы закуривать аристократически изящно, как ей и положено. И так же изящно гонять нечисть.

Но пока что есть, то есть.

Она пальцем примяла листья полыни.

— В смысле?! — верещал где-то далеко-далеко, как сквозь вату, нэй Аллассандр, — ты изгонишь призрака!

— Не совсем. Это не будет работа по профессии. — Маркарет чиркнула спичкой о подошву и почти не дернулась, когда слишком сильный огонь чуть не опалил ей брови.

Она дождалась, когда пламя поутихнет, раскурила трубку и затянулась полынью, безразлично наблюдая, как исчезает с глаз нэй Алассандр. Сработало, как и всегда.

— Это будет мошенничество, — сказала она в ту сторону, где еще различала какие-то колебания воздуха.

Хочешь изгнать призрака из своей головы, так просто продыми ее полынью, как какую-нибудь избу. Травы работают проще, чем кажется. И головы тоже.

Просто применяй по инструкции.

Она сидела на рассохшемся бревне, которое сама когда-то поставила у входа и смотрела на почти высохшую по жаре реку, текущую чуть поодаль. Наверное, стоит встать, пройти несколько шагов, спуститься по крутому берегу и умыться… Так лень.

До чистых носков всего полчаса ходу.

Маркарет прислушалась к себе. Нет, и эта мысль ее не особо вдохновляла.

Она сидела так полчаса или час, она не засекала. Просто смотрела на жужжащих над луговыми цветами шмелей и завидовала их целеустремленности.

До чего ты докатилась, Маркарет Талавинне? О чем ты думаешь, Талавинне? Талавинне-талавинне…

Из Маркарет будто вынули кости и оставили сидеть пустым бурдюком. У нее были времена, когда она носила свое имя как щит, бывали и времена, когда она стыдилась того, что его недостойна. А этим утром имя стало волшебным словом, которое остановило горшочек.

Она варила-варила-варила кашу-деньги: училась, занималась какой-то работой, отсылала пухлые, — скорее от сырости, чем от денег, — конверты в родовое гнездо и покорно ездила в любые места, на которые указывал учитель, в какой бы заднице те не находились. Иногда она даже убивала чудовищ. На самом деле ей очень нравилось убивать чудовищ. Это было очень просто — вот ты, вот чудовище, вот оно сдохло и проблема решена. Простые критерии успеха.

Иногда не получалось, но она всегда знала, что сделала все, что могла. И еще отправляла письмо Нойну или еще кому-нибудь из старших. И заботилась о защите местных. И много чего еще она делала. Всегда было, чем заняться.

Но она уже очень давно не садилась на рассохшееся бревно, не раскуривала трубку, и не спрашивала себя: «Что же ты делаешь, Маркарет Талавинне?»

Она сплюнула в траву горькую слюну.

— Что вы делаете, тайе Маркарет?

— Элика? Что ты?..

— Папа собрал вам завтрак. — улыбнулась девушка и протянула корзинку, — вы кого-то изгоняете? Полынью пахнет.

— Не совсем, — Маркарет отставила угощение в сторону.

Есть пока не хотелось.

Элика замялась, но сказала: