Ведьма с серебряной меткой. Книга 2

От этого было тяжело и легко одновременно. Возможно, так Дани захочет уйти сама, и не нужно будет, ломая себя и выдирая собственное сердце, ее выгонять.

Он послушно дошел до кровати, сел. Понял, что к нему подвинули столик, потом в пальцы ткнулась ложка.

— Я полагаю, вы можете есть самостоятельно.

Кивнув в знак признательности, Аламар нащупал тарелку, зачерпнул суп и, поднеся к губам, вдохнул аромат свежего куриного бульона. Да, легкий суп. Иного ему и нельзя, после нескольких дней голодовки.

Он проглотил несколько ложек, затем подумал о том, что Дани стоит где-то рядом и наблюдает.

— Садись, в ногах правды нет.

— Хорошо, господин Аламар.

Это ее «господин» невыносимо раздражало, как будто ржавым гвоздем по стеклу.

Но к чему поворачивать вспять? Дани должна освободиться от него, и если она уже отдалилась — все только к лучшему.

Ломать себя сложно. Аламар молча доел суп и положил ложку, всем видом давая понять, что можно уносить поднос. Дани медлила. И молчала. Совершенно неясно, о чем она думает, его маленькая девочка… И он, наперекор самому себе, все-таки тянулся к ней, к ее свету и теплу. Хотел, чтобы она никогда не приходила больше — и тонул в непроглядной смертной муке только при мысли о том, что она сейчас уйдет.

— Расскажи, как ты жила, пока меня не было? — спросил он в надежде оттянуть тот момент, когда его личное солнце погаснет окончательно.

— Плохо, господин Аламар, — прошелестела Дани.

Помолчав, добавила:

— Я ушла из вашего особняка и жила в доме с горгульями. Вы были правы, дом, похоже, совершенно живой, он меня чувствует. А потом я устроилась на работу и познакомилась с Крысиным королем. И еще ко мне пришел механоид, я назвала ее Розеттой…

— Впервые слышу, чтобы механоидам давали имена, — он невольно улыбнулся. В этом была вся Данивьен, чистая и добрая девочка.

— Ей понравилось. А потом меня забрал его величество, во дворец. Я сперва злилась на Эльвина, но, оказывается, все это время он разыскивал вас.

— Почему ушла из моего дома?

— Вы же знаете, что я самого начала плохо ладила с вашей экономкой.

Они помолчали, но в обществе Дани даже молчание было легким и приятным. Как будто и слова больше не были нужны.

— Твой… наш ребеночек… с ним ничего плохого не случилось?

— Вы хотите спросить, не навредил ли ему Ксеон? — кажется, она тяжело вздохнула, и Аламар отдал бы все на свете, чтобы увидеть выражение ее бледного личика.

— Он ничего мне плохого не сделал, — сказала Дани, — но он хотел, чтоб я стала его любовницей.

— А ты? Разве ты этого не хотела?

И замер в ожидании.

— Больше нет, господин Аламар. Наверное, любовь сама выбирает достойного.

— А Ксеон, значит, больше недостоин?

— Больше нет, господин.

Он вздохнул.

— Но это уже ничего не меняет, Дани. Тебе не нужно быть рядом со мной, маленькая. За мной скорее всего будут охотиться, у меня нет руки и нет больше глаз. Правда, у меня есть еще некоторые средства, на которые ты сможешь уехать, допустим, в Ависию, и там купить дом. А можно и еще севернее отправиться, там тебя точно никто не найдет. И у тебя будет все в жизни — достаток, жилище, верные друзья. Единственное, кого там не будет, так это меня, но ведь это не так уж и важно?

Она долго молчала. Потом тихо скрипнула кровать, Дани склонилась к подносу, и Аламар дернулся, когда шелковистый локон скользнул по запястью. А потом он ощутил легкий поцелуй на губах, втянул носом ее запах — такой родной и исполненный сладкой радости.

— Не мучай меня, уходи, — выдохнул он в ее раскрытые губы, — уходи, Данивьен. Дальше нам не по пути.

* * *

…Больше она не приходила. Ни на следующий день, ни через день. Аламар ловил себя на том, что постоянно, до звона в голове, вслушивается в тишину дома, в шум прибоя, в деликатное поскрипывание половиц, в надежде услышать ее голос, понять, что она там, его маленькая птичка, и что у нее все в порядке.

Завтраки, обеды и ужины ему приносила Лилиан. Она была незаметной, ступала невесомо, как будто призрак, но он узнавал о ее появлении по запаху духов. Данивьен пахла яблоками, цветами и радостью, вокруг Лилиан по комнате волнами расходился сложный искусственный аромат, который не приносил ничего, кроме глухого раздражения и головной боли.

Постоянно заходил Эльвин. Хвала Всеблагому, что он хотя бы больше ни о чем не спрашивал и даже не напоминал о Ксеоне и о том, что паршивца надо бы убрать с трона. Аламар будто повис в пустоте, он не ощущал ни желания отомстить, ни особого желания жить. Единственное, чего хотелось — подержать за руку Дани, но она не появлялась больше, и это было только к лучшему.

А Эльвин осторожно снимал повязку, что-то делал, водил руками над лицом. Аламар чувствовал, как растекается тепло в опустевших глазницах, ощущал сильную магию Лаверна — но ничего не спрашивал, потому что понимал: даже самый сильный лекарь не в состоянии вернуть то, чего больше нет.

И время катилось вперед, беспощадно и совершенно бессмысленно.