Ведьмина роща

Улица протолкалась между приземистыми домиками, вылилась на широкий луг, и Глаша едва сдержалась, чтобы не раскинуть руки да не взмахнуть ими, точно птица. После хоть и немаленького, но все же замкнутого двора Яхонтовых да наполненного людьми и их бедами утра луг казался бесконечным и напоенным воздухом. Он вальяжно скатывался к реке, плавно сливаясь с ней и выползая на противоположный, ощетинившийся рощей берег. Другой его край размывался дорожной пылью и перетекал в улицу, которая терялась в низких кучевых облаках на грани видимости. Глаша чуть воздухом не поперхнулась, когда эта бесконечность бросилась ей в лицо, обдавая влажной свежестью и оседая на губах сладковатой пыльцой.

– Хорошо на лугу? – усмехнулся пастух, глянув на ее счастливое лицо.

– Хорошо! – с восторгом выдохнула Глаша. – Привольно!

– Хорошо. Привольно, – эхом повторил дядька Василий. – А тебя заперли во дворе да не пускают на волю. Подыши хоть сейчас немножко, воздух-то – он вон какой нонеча, сладкий, смачный!

Глаша дышала, закрыв глаза и повернувшись лицом к реке. И что-то теплое и сильное разливалось по груди, наполняло сердце и струилось по рукам, остывая на кончиках пальцев легким покалыванием. И так сладко и радостно становилось, что и вовсе не хотелось открывать глаза и двигаться.

– Ишь, как наполняет-то тебя природа! Любит, значит.

Глаша последний раз глубоко вдохнула и распахнула глаза. Старый пастух с детским восторгом смотрел на ее руки, на морщинистых губах играла лукавая улыбка. Глаша подняла руки, желая разглядеть то, что так восхитило дела Василия. Оба запястья охватывал тонкий растительный узор, замыкаясь на тыльной стороне рук изящным цветком в форме раструба.

«Convōlvulus arvēnsis – вьюнок полевой, – пришли на ум слова отца. – Содержит психотропные алкалоиды и сердечные гликозиды, используется в качестве слабительного, мочегонного, обезболивающего средства. Но сырьмя употреблять не стоит, потравиться можно».

Отец много рассказывал про лекарственные свойства вьюнка. Глаша хорошо помнила все, но сейчас на ум пришло то, чему раньше значения она не придавала.

«В Средние века вьюнок применяли для изготовления колдовской мази. Говорят, ведьмы ею натирались, чтобы лететь на шабаш», – сказал тогда отец, чем очень насмешил Глашу. Он тогда еще про Маргариту Булгакова вспомнил, целый отрывок дочери пересказал о том, как она мазью этой натиралась, но Глашу больше интересовали рецепты лекарственных препаратов, и тему ведьм Елисей под шутки-прибаутки свернул.

– Чего ж смотришь так? – удивился дед Василий. – Али не видела раньше?

Глаша покачала головой, наблюдая, как тонкая вязь вьюнка медленно выцветает и сливается с кожей. Пастух вздохнул и нахмурился:

– А мы Елисею сразу говаривали, еще когда он тебя совсем грудную привозил, чтоб оставил здесь. Вырастили бы как надобно, Ефросинья бы делу обучила, а молодежь за свою считала да не говорила бы сейчас глупостей. А то старики-то, гляди, приняли как родную, а молодежь нынешняя все посматривает да поплевывает вслед. Еще с Оксанкой этой… – Дед сплюнул и добавил тише: – Да и тебе все полегче было бы. Вижу ведь, непривычная ты к нашему укладу. Сама вон не веришь, что ведьма.

Глаша кивала, а сама все удивлялась, когда это Глеб успел ей узоры нарисовать. Очевидно, когда спала она в шалаше. Травами обкурил, чтоб крепче спала, да и разрисовал. Только зачем это тайно делать было? Объяснил бы, что ведьме тоже узоры полагаются, Глаша бы спорить не стала. А так обидно даже, точно с дитем малым с ней обращается, все тайком. Не сразу поняла Глаша, что дед Василий про отца ее говорил, а как сообразила, тот уже дальше пошел, неудобно окликать было.

Вязь на руках совсем пропала, будто и не было. Даже немного жаль Глаше стало, по нраву ей пришелся рисунок на запястьях – тонкий, изящный, будто специально под нее Глеб подбирал, так бы и ходила любовалась.

«Попрошу вечером Глеба снова нарисовать. Да чтоб так же», – решила Глаша, догоняя пастуха.

Дядька Василий кивнул головой в сторону берега:

– Вон они, окаянные. Стоят и забот не знают.

Большая часть стада паслась на лугу подальше от моста, за ними присматривал Егор с пацанами. Шесть коров жевали траву у самой рощи, периодически поднимая головы и поглядывая то на лес, то на этот берег, точно высматривая кого-то. Черная корова тряхнула головой и повела мордой, на солнце блеснуло белое сердечко на лбу.

«Зорька», – поняла Глаша.

Увидев девушку, корова громко замычала, остальные тут же подняли головы и принялись озираться, потом столпились вокруг Зорьки и тоже замычали, глядя на этот берег.

– Еще и мычат, ироды! – выругался пастух. – Вернитесь только, вот я вас хворостиной-то отхлещу! – крикнул он, замахиваясь на беглянок, но те его точно не замечали, все шесть упрямо смотрели на Глашу.

– Ишь, ждут тебя. – Дядька Василий махнул головой в сторону рощи.

Глаша оглядела берег:

– Как они туда перебрались-то? По мосту они не пройдут.

Дед Василий виновато опустил глаза: