Ведьмина роща

У Глаши мороз по коже пошел от ее слов, а перед глазами все поплыло. Вспомнила сон недавний, испугалась пуще прежнего, силится бежать, да ноги не слушаются, едва не подгибаются. А старая ведьма смотрит, не моргнет, да все шепчет что-то.

– Последняя охота слаще вешнего меда. – Старуха шагнула вперед и, точно во сне, подняла костлявую руку.

Глаша вскрикнула и снова попыталась бежать, но запуталась в корнях яблони, а крик заглушил ветер. Старуха же быстро зашептала, шевеля пальцами:

Встану не молясь, выйду не крестясь,
Из дверей в двери, из ворот в ворота,
Через мост да реку пройду без креста.

И Глаша точно криком собственным подавилась. Стоит, ни вздохнуть, ни с места сдвинуться не может. А старуха к ней новый шаг сделала да еще быстрее зашептала:

Через мост да реку – в рощу прямиком,
По траве зеленой пройду босиком.
Как в той роще старой соколиха сидела,
Соколиха сидела да на смерть свою глядела.
На смерть свою глядела, приговаривала:
«Ох ты, смерть моя, смертушка,
Ты почто-то пришла ко мне?
Уходи да за семь холмов,
Уплывай да за семь морей.
Дай мне в небе вольном налетатися,
Дай в воде ключевой накупатися».

Из-под яблони выполз холодный вязкий туман и будто веревками охватил Глаше ступни да вверх по ногам потянулся. Сердечко затрепетало в груди, рванулось вверх, закололо, заныло, в самые уши застучало, словно дозваться до Глаши пыталось. Да только шепот ведьмин все заглушал:

Как в ту рощу темную горлица прилетала,
Горлица прилетала, песню запевала.
Услыхала соколиха старая
Песню горлицы да молодушки,
Зашептала соколиха старая
Таковы слова своей смертушке:
«Ой ты, смерть моя, смертушка-кручинушка,
Не бери ты себе меня, старую,
А возьми ты взамен горлицу-молодушку.
Не летать ей в роще утренней,
Не певать ей песни звонкие.
Ты схвати ее за тонкую шею,
Остуди ее ретивóе сердце.
Как падет, точно камень, горлица,
Встрепенется соколиха старая
Да поднимется в небо синее,
Будет ветру снова подругой,
Ветру буйному да подругою,
Темной роще да хозяйкою».

Потемнело в глазах у Глаши, подкосились ноги, упала она на корни жесткие, вздохнуть силится, а сердечко бедное надрывается, выстукивает. И ярко-ярко вдруг вспомнилась Глаше сказка про горлицу и соколиху, что рассказывала им с Аксютой когда-то бабка Агафья. Не хотелось горлице умирать, не дала она соколихе подняться с ветки, прошептала слова волшебные и спаслась от смерти лютой. Кое-кое-как вдохнула Глаша, уперлась в землю руками да зашептала губами онемевшими:

С горлицы на соколиху
Перейди все лихо!

Зашипел туман, заклубился, за руки да за ноги хватая, да только не стало в нем уже прежней силы.

Поднялась Глаша на ноги и бросилась прочь с ведьмина двора. Насилу до дядькиного дома дотащилась, на кровать повалилась. Озноб ее так и бьет, а в ушах голос ведьмин все шепчет что-то недоброе. Закрылась Глаша одеялом с головой, бормочет слова сказочные, сама уже не знает зачем. А озноб все сильнее, уж и вовсе не понимает Глаша, где она да что с ней. Чудится ей, что не убежала она, а так и сидит под горелой яблоней да от ведьмы старой взгляд отвести не может, а та все бормочет про горлицу и соколиху, и по словам ее выходит, что горлице умирать приходится.

Заглянула Аксюта вечером к сестре ужинать позвать, а та не откликается и глаз не открывает, только дышит тяжело да постель царапает. Кинулась Аксюта будить Глашу, за руку тронула, а та точно печка горячая. Испугалась Аксюта, бросилась за теткой Варварой, но и вдвоем не смогли Глаши добудиться. Собрались было за Глебом бежать, а тот как почуял – стучит в двери. Вошел прямиком в Глашину комнату. Кинулся тоже, зовет ее, по руке гладит – не просыпается бедная. Потребовал Глеб воды и полотенец, разложил на столе лекарства и травы, принялся Глашу водой умывать да шептать что-то. Шевельнулась та, застонала жалостливо, точно сказать что-то хочет, но слов не разобрать вовсе.

А Глаше все ведьма чудится. Смеется беззубым ртом, руки к ней протягивает, шепчет слова недобрые…