Ведьмина роща

Глаша уже увереннее, чем днем, приподнялась на локтях, послушно выпила остывший травяной чай и легла обратно. Но сон не шел. Глаша прислушивалась к ночным звукам, разглядывала освещенные одной луной очертания предметов и вспоминала все, что произошло. Сперва она коров пошла с того берега выгонять, потом вернулась зачем-то к роще, увидела, как ветер сорвал ее ленточку с дерева, и, точно оголтелая, бросилась за ней. А ветер ленточку на яблоню к Ефросинье Ильиничне забросил, и Глаша без спросу ворвалась к ней на двор. Та, естественно, рассердилась и начала ее ругать. Так?

Вдруг четко всплыл в голове голос старухи:

Встану не молясь, выйду не крестясь,
Из дверей в двери, из ворот в ворота,
Через мост да реку пройду без креста…

Глаша зажала рот рукой, чтобы не закричать. Не ругала ее ведьма старая, а заклинание шептала, и от слов этих Глаша чуть на месте богу душу не отдала.

Она осторожно ущипнула себя за запястье. Пальцев коснулась атласная ткань. Поднесла Глаша руку к самому лицу, пригляделась и увидела ленточку, за которой бежала. И вдруг все-все вспомнила: и как сама слова странные шептала, и как тяжело ей было до дома Яхонтовых идти, и как не могла согреться под верблюжьим одеялом. Или не добралась она тогда до дома, а так и осталась там, у яблони? Ведь помнит она, ясно помнит, как ведьма ленточку поджигала и как больно ей самой от этого было. Может, ее Глеб там нашел да принес домой? Или все же добралась сама, а потом уж с температурой свалилась и ленточка горящая ей просто приснилась в жару? Кажется, так Аксютка рассказывала…

Глеб поднялся и зажег лампу, Глаша нетерпеливо повернула к себе запястье – край ленты был подпален.

– Раз не спишь, рассказывай. Вижу ведь, что вспомнила.

Глеб присел к ней на кровать, проверил температуру, медленно провел рукой по виску, погладил щеку, и Глаше, которая при виде ленты обгоревшей едва крик сдержала, вдруг стало спокойно и легко, а все случившееся сном показалось, о котором и вспоминать не хочется. Но Глеб просил так серьезно, точно это и в самом деле важно было, и Глаша, прижавшись щекой к его руке, рассказала все, что случилось с ней с самого утра. Когда она пропускала свой разговор с коровами или то, как прислушивалась к шепоту дерева, Глеб ее останавливал, спрашивал, не почудилось ли ей чего в это время, не слышала ли она что-то непривычное. И Глаша, краснея невесть отчего, признавалась, что было такое, и рассказывала уже подробнее, без утайки.

Но когда дошла она в своем рассказе до ведьминой мазанки, снова такая жуть на нее нахлынула, что и рта раскрыть не может. Заныло сердце, запрыгало в груди, точно зайчонок испуганный, захотелось нырнуть под одеяло с головой и не выглядывать вовсе. Только Глеб не дал, на колени к себе усадил, к груди прижал и велел рассказывать. И губы точно сами все ему поведали, а Глаша сидела да слушала, как сердце его все сильнее бьется. И снова спокойно стало: Глеб в обиду не даст, вот так к груди прижмет да от любой беды заслонит. Аксютка говорила, всю ночь он здесь просидел, и сейчас вот сидит, травами отпаивает, успокаивает. Знать, и правда любит, не покинет.

– Ты откуда слова-то эти знаешь? – спросил Глеб, когда Глаша рассказ закончила. – Я тебе их не говорил.

Глаша отстранилась и хитро посмотрела на него:

– Ну не все тебе меня учить, есть и другие учителя. Это из сказки слова, бабка Агафья когда-то рассказывала нам сказку про горлицу и соколиху. Я и сама не знаю, как они мне на ум пришли тогда.

Улыбнулся Глеб, поцеловал ее в волосы и в постель уложил.

– И хорошо, что пришли. А теперь спи и не бойся ничего. Ведьма старая уже никому навредить не сумеет.

На Глашу снова начал сон накатывать, но последние слова Глеба слишком сильно любопытство ее задели, и оно теперь кололо, точно крошка хлебная, не давая спокойно лежать.

– Почему не сумеет? Скажи, а то не усну!

Глеб отошел к окну и осторожно прикрыл его.

– Умерла она, Глаша. Вчера ночью.

А Глаша точно и сама знала это, не удивилась вовсе, даже как-то легче на душе стало. И от этого совестно сделалось, хотела корить себя за то, что смерти чужой радуется, да сон снова все мысли спутал.

Когда на третий раз пробудилась Глаша, в комнате никого не было. Никого из людей – но на подоконнике сидела сизая голубка и тихо ворковала. Сквозь занавески в комнату затекал солнечный свет, янтарный и пахнущий луговыми цветами, точно мед. И так радостно да весело стало от этого света, так бы и обняла сейчас каждую зверушку, каждый цветочек на лугу, каждое деревце в роще! Глаша глубоко вдохнула сладкий, напоенный солнцем воздух и улыбнулась голубке:

– Доброе утро, птичка-невеличка!

Голубка перестала ворковать и склонила голову:

– И тебе утра доброго, знахарка молодая! Я уж с самой зорьки здесь тебя поджидаю.

Глаша откинула одеяло и села в постели.

– Или совсем разум у меня помутился, или здесь и правда звери и птицы говорить умеют…

Голубка перелетела на стол поближе к Глаше: