Ведьмина роща

– Нельзя, Глаша, нельзя! – Варвара за руки ее на лавку усадила, стоит, не отходит. – Как увидят люди тебя, потянутся опять со своими внуками да коровами, а тебе самой сейчас силы нужны, нельзя их попусту растрачивать. Лучше супа поешь да возвращайся в постель. Не велено пускать тебя на улицу.

– Это как же не велено?! Это кто ж мне повеленья раздавать вздумал?! – Глаша попыталась вывернуться, да тетка крепко держала.

– Глафира, не трать силы понапрасну, все равно не пущу! Коли есть тебе охота с Хожим спорить, дождись его да с него и спрашивай. А я приказа его ослушаться не посмею! Да и тебе не советую: две ночи он тебя выхаживал, глаз над тобой не смыкал. Кабы не он, не с кем мне было бы сейчас препираться.

Глаша со вздохом опустила руки. Раз тетке сам Хожий приказал ее за порог не пускать, тратить силы на спор и вправду смысла не было. Боится Варвара Хожего, пуще смерти боится, ни за что не ослушается. Усмехнуться бы Глаше, фыркнуть, точно кошке, махнуть косой и, голову задрав, в комнату убежать, а там – через окно да на волю. Еще два дня назад так бы и сделала, а теперь глядит на ленточку на запястье и с места двинуться не может. А как и правда Хожий он, а она его нареченная?

Из незапертой комнаты выпорхнула сизая голубка да прямиком к Глаше в руки бросилась. Следом за ней стрелой вылетел Фимка, усы растопырил, глазищами сверкает, спину выгибает. Увидел Глашу, хвостом дернул, дверь уличную лапой толкнул и вышел прочь. Глаша птичку к груди прижала, перышки мягкие перебирает, успокаивает. Встрепенулась голубка, головкой мотнула, уронила Глаше в руки веточку земля-ники:

– Принесла я тебе веточку. Уж теперь грешно будет самой себе не поверить. А мне лететь пора.

Распахнула Глаша окно и выпустила голубку, а сама веточку в руке вертит, попробовать ягодку спелую все не решается.

– Ты супчику сперва покушай, а потом уж ягодой лакомься. – Тетка Варвара заперла на засов входную дверь и поставила перед Глашей тарелку супа да краюху хлеба.

Глава 15

А коли сердце свое не слушаешь —

Почто ты платье надела новое?
Почто другим величать дозволила,
Коли самой нарекаться боязно?

– Любит, говоришь? – Глаша сидела у окна, расчесывала волосы и беседовала с бабочкой-капустницей.

Та трепетала белыми крылышками, перелетала с цветка на цветок и с волнением рассказывала Глаше, на котором пыльца вкуснее. Пока Глаша обедала, на окне появился букет полевых цветов, бабочка утверждала, что это Глеб, проходя мимо, их оставил.

– Любит-любит, – убеждала ее бабочка. – Я о такой любви и не слышала никогда!

«И о какой любви ты слышать могла, когда и живешь-то пару недель?» – вздохнула Глаша.

– А раз любит, почему не зашел?

– Время не нашел, вот и не зашел, – отмахнулась бабочка, отрываясь от цветка и перелетая на край подоконника.

– Клумбу под окном топтать время нашел, а на крыльцо подняться да проведать не нашел! – Глаша сердито дернула гребнем спутанные волосы и тихо ойкнула.

– Вот глупая! – рассердилась бабочка. – У Хожего весь мир под присмотром должен быть, каждый цветок посчитан и в свою пору сорван, а тебе лишь бы рядом он сидел да на тебя всю жизнь глядел! Сама в тереме заперлась, не выходишь, и его запереть ре-шила?

– Это он меня запер да тетку Варвару к двери приставил! – Глаша стукнула гребнем по подоконнику.

– Вот и сиди на цветы любуйся, раз Хожий так велел, нечего спорить! – Бабочка взмахнула крылышками и улетела.

Глаша швырнула гребень на кровать и отвернулась от окна. Ишь, жених выискался, веник с муравьями на окно бросил и был таков! А тетка Варвара еще говорила, переживал он за нее, от постели не отходил. Врет она все! Кабы переживал, нашел бы пару минут зайти да проверить, жива его любимая или померла от тоски! Глаша уже два часа как встала, а Глеб так и не показался, только вон букет в окно закинул. Да, может, и не его это вовсе букет – дядька Василий или Сашка опять приволок, а бабочка наплела с три короба, лишь бы ее от цветов не гнали. Глаша аж ногой топнула от обиды.

Зашипело, завыло под ногой, задергалось, точно змея. Взвизгнула Глаша, на кровать прямо в обуви заскочила.

– Ведьма неблагодарная! – выл Фимка, приглаживая помятый хвост. – Жизнью рискуя, пропитание ей добыл, а она мало того, что обед мой за пазухой спрятала, так еще и достоинство мое в грязь втоптала!

У Глаши от испугу опять в голове помутилось, да только смешно так стало, что мочи нет: упала лицом в подушку и всхлипывает от смеха.

– Порыдай-порыдай, погорюй, что благодетеля своего едва не погубила. – Фимка сердито посмотрел на клок шерсти, который сквозняк легкомысленно гонял по полу. – Да погромче – может, смилуюсь да прощу.

Глаша колени к груди подтянула, руками себя обхватила, успокоиться пытается: и плохо ей так, что голова кругом идет, и смешно до слез, а как на кота глянет, так еще пуще смех ее разбирает. А тот отвернулся, хвост раненый разложил на полу, языком разгладил да в окно смотрит гордо.